Андрей Дышев - Атомный экспресс

– Все понятно, полковник, не надо лишних слов! Вам приказали тянуть время, развлекать меня долгими и пустыми разговорами? Все эти ваши военные хитрости мне хорошо известны. Болтовни не будет. Говорить будем коротко и по существу, причем я буду приказывать, а вы отвечать «Есть!» и исполнять приказание… Теперь о грустном: между тридцатым и тридцать пятым километром после Гаремджи мы оставим на насыпи труп проводницы. Мне очень жаль, что так получилось. Никто из нас не хотел убивать эту женщину. Но она вела себя плохо, и я собственноручно проломил ей череп. Надеюсь, это последняя смерть в нашей истории… Прощайте, полковник! Звоните мне только в том случае, если захотите сказать что-либо по существу.

Филин отключил телефон и отдал его сержанту. Я вспомнил, как еще несколько минут назад хотел спать, и удивился. Влад больше не крутил своей бычьей шеей и не раскидывал по вагону вопросительные взгляды. Вопросов уже не было, а если и были, то Влад предусмотрительно стал их экономить. Девчонки напрасно спали и не подавали признаков жизни. Самое интересное уже началось: наши жизни стремительно падали в цене.

Я и не заметил, как наступил рассвет. Солнечный свет проникал в коридор из-под штор, словно вода в трюм старого корабля. Поезд, ритмично чавкая, пожирал километры, и утроба вагона жизнерадостно пульсировала и мерцала. Качались горшки с засыхающими цветами, колыхались нижние края занавесок, торчащие из-под светозащитных штор, словно ночные рубашки из-под кожаных курток чекисток, клевал носом Влад, сидящий на откидном стульчике и расставивший в стороны прикованные руки, как крылья.

По коридору маятником двигался сержант. Автомат он держал на плече и, как завшивленный, все время чесался виском о торчащий рогом магазин.

– Эй, часовой! – сказал я, когда сержант поравнялся с моим купе. – Я хочу в туалет.

– Иди, – ответил сержант таким тоном, словно его можно было и не спрашивать о такой ерунде.

Я радостно схватил полотенце, намотал его на шею и выскочил в коридор. Чуда не произошло, сержант преградил мне путь и кивком указал на другой конец вагона.

Повернувшись, я сделал пару шагов и оказался рядом с Владом. Тот приподнял голову и открыл красные от недосыпа глаза.

– Доброе утро, – сказал я ему, краем глаза следя за часовым.

– Ага, – ответил Влад. – Добрее не бывает. Чай уже разносили?

– Не задерживайся! – сказал часовой.

– Человек пить хочет, – объяснил я.

– И не только пить, – простонал Влад.

– По очереди!

– Потерпи, – сказал я Владу. – Я недолго.

Я дошел до купе Милы и посмотрел на женщину через дверной проем. Мила не спала, но лежала на диване и шлифовала пилочкой ногти. Темные очки, ухоженная прическа, бледный макияж. Я вспомнил, как ночью Филин нашел в ее сумочке накидной ключ. Филину было все равно, как он попал в ее сумочку, но Мила испугалась и стала оправдываться не столько перед ним, сколько перед нами. Если бы не эти бравые ребята с автоматами, подумал я, сдержанно кивая женщине в знак приветствия, то Влад устроил бы Миле разбор полетов по полной программе. Ключ – это серьезная улика. Убитая проводница была заперта в туалете снаружи именно таким ключом. Но зачем Миле понадобилось убивать проводницу? И вообще, почему она все время темнит, что-то скрывает, и в первую очередь свои глаза?… А впрочем, зачем всей этой ерундой забивать себе голову?

Когда хочется в туалет, мысленно сосредоточиться на какой-нибудь проблеме очень трудно, и я дошел до туалета, заполненный только рефлексами.

Ни трупа, ни выломанной двери здесь уже не было. Прежде чем переступить порог, я внимательно осмотрел пол. Он был чист, словно его добросовестно помыли. Затем я постоял над унитазом, нажал педаль слива и через открывшуюся трубу посмотрел на свободу.

Купил Вова бензин, подумал я, излишне не драматизируя ситуацию и все же достаточно искренне соболезнуя своему другу, которому сейчас было вдвойне тяжело. Мало того, что он сам попал в число заложников, так и его несчастные цистерны тоже разделили с ним его участь. Почему же именно его держат в наручниках? – думал я, разглядывая свое потемневшее от щетины лицо. Потому что он внешне выглядит самым здоровым из нас? Или потому что у него самый крутой характер? Но Влад вроде бы ничем не выдал бандитам своей неукротимости.

– Скоро? – спросил сержант, заглянув в умывальник.

Я тотчас схватился за штаны.

– «Молнию» на ширинке заело, – сказал я. – У тебя случайно пассатижей нет?

– Только кувалда, – ответил сержант и спрятался за перегородкой.

Я обыскал все свои карманы, но ничего, что могло бы заменить ручку и карандаш, не нашел. Я заглянул под раковину и на вентилях нашел влажный коробок спичек. Отсыревшими серными головками можно было накалякать пару слов на зеркале.

Я достал из коробка спичку и приставил ее к стеклу. Никакого плана, как и утешительных слов, в голове не было. Все происходящее было настолько нелепым, что хотелось только пассивно ждать, когда эта нелепость принесет плоды и сама собой прекратит существование. Какие-то отморозки грабанули НИИ и вынесли оттуда радиоактивный материал. Это, конечно, очень смело. Но вот с угоном поезда они, конечно, погорячились. Поезд – не самолет и даже не автобус, он не может ехать туда, куда террористам захочется, и вообще направление его движения прогнозируется с точностью до миллиметра. То, что Филин представился фамилией Влада и назвал меня своим сообщником, вряд ли доставит нам особо много неприятностей. Невидимый полковник и его руководство наверняка сразу поняли, что фамилии либо вымышленные, либо позаимствованы у заложников. Трюк давно известный и уже не остроумный. Зато какая реклама бензину! Газеты разнесут сенсацию по всей Азии и Европе: «ТЕРРОРИСТЫ ЗАХВАТИЛИ ВОСЕМЬ ЦИСТЕРН С БЕНЗИНОМ, ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ НАЧИНАЮЩЕМУ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЮ ВЛАДУ УВАРОВУ». Да этому бензину потом две тысячи рублей за литр золотая цена!

Я послюнявил кончик спички и вывел на стекле: «ТЕПЕРЬ ТВОЙ ГРУЗ ЗОЛОТОЙ. НЕ ПРОДЕШЕВИ!»

Выйдя из умывальника и энергично стряхивая с ладоней капли воды, я сразу же наткнулся на ногу сержанта. Опершись спиной в перегородку, он задрал ногу, поставив свой грязный ботинок на округлый бок титана, изображая шлагбаум.

– Долго сидишь, – сказал он. – Ты здесь не один. Не умеешь быстро – будешь облегчаться в своем купе.

Я сделал неопределенный жест рукой, который можно было расшифровать как раскаяние или согласие использовать свое купе в качестве отхожего места. Полагая, что воспитательный процесс на этом закончился, я вплотную подошел к ноге сержанта и постучал по ней пальцем. Сержант, однако, «шлагбаум» не опустил, а посмотрел в коридор и кивнул: