Сергей Самаров - Операция “Зомби”

– Почти все, – согласился Ангел. – Даже если часть квартируется в лесистой местности. Спиливают деревья и строят типовой городок, чтобы залетные диверсанты не заблудились...

– Я по такому городку ночью с завязанными глазами могу на велосипеде кататься и ни разу с дорожки не сверну.

– Я тоже, – сказал Ангел, – и даже зимой.

– Значит, чтобы подобную часть обезвредить и позволить самолету свободно приземлиться, следует захватить командный пункт и пульт управления.

– Есть и резервный пульт. Передвижной.

– Значит, надо и его обезвредить.

– Мы не много на себя берем? – спросил Легкоступов.

– Если бы в каждом холодильнике был ядерный реактор, – засмеялся Пулат, – мы давно перестали бы бояться ядерной войны.

– Просто некому было бы бояться... – добавил Ангел.

– Нет, – не согласился маленький капитан, – люди потеряли бы чувство страха. Каждая операция спецназа, товарищ генерал, это маленький ядерный реактор на персональной кухне. Мы не боимся ответственности за захват воинской части. А если не боимся, то мы ее захватим. Понадобится – я лично гранату брошу в самые потроха пульта.

– Вот этого я и опасаюсь, – сознался Легкоступов. – Вы рискуете целый участок воздушной границы оставить на время без прикрытия. За это нас никто не погладит по головке.

– Прикладом... – Пулатов оставил последнее слово за собой. – Но это не впервой!

Оказалось, я чуть-чуть промахнулся. Выехал сразу из степи и уткнулся не в забор воинской части, а в стену пятиэтажного жилого дома с выбитыми окнами. Пристроенная на крыше джипа рама с тремя прожекторами управляется из салона – удобно. Я посветил по сторонам и обнаружил заброшенную, заросшую травой дорогу. Прогретый за период жары асфальт после грозы дышал черной свежестью и словно приглашал по нему проехать.

– А что, товарищ генерал, – поинтересовался Пулат, – вы со своим удостоверением имеете право арестовать, скажем, командира здешней части.

– Нет, – Геннадий Рудольфович невозмутим и категоричен, как увезенный несколько лет назад с Лубянской площади на свалку истории памятник Дзержинскому, – не имею.

По-моему, генерал просто боится выйти за пределы осторожного гуляния по тропинкам местного городка. Погулял, посмотрел. А потом уже и вызвал кого следует в кабинет, дал ему нагоняй за то, что трава сквозь асфальт пробилась.

– А вот я бы на вашем месте просто присвоил себе это право, – не унимался Пулат.

– Присвоить можно то, что есть. А если права нет, его не присвоишь.

– Вот потому, товарищ генерал, – вступил и я в разговор, – мы с капитаном Пулатовым и не взяли бы вас с собой в разведку. Вы сами чувствуете разницу между ФСБ и спецназом ГРУ?

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу этим сказать, что ваши методы работы хороши для сдувания пыли со стола в кабинете. И легкие разрабатываются, и уборщице приятные мгновения доставляете. А для полевых условий вы как офицер непригодны.

Заросшая черной щетиной, физиономия моя настолько мрачна и взгляд настолько суров, что любого гипнотизера напугать берусь.

Я, конечно, хватил через край. Но его следовало немедленно «раскачать», завести, вызвать из исхудалой, задавленной аккуратной тихой жизнью генеральской страсти вспышку природной ярости. Человеком в конце концов сделать живым, а не расчетливой машиной. Без творческого авантюризма в нашем деле совсем пропадешь.

– Потому они и не справились с тобой всем своим никчемушным громадным аппаратом, – поддержал меня Пулат. – Что сделаешь – Контора...

– Вы не забываетесь, товарищи офицеры? – повысил голос генерал.

– Это вы, товарищ генерал, забыли, что мы отставные офицеры. И потому можем себе позволить порассуждать о ком угодно. С полной присущей нашему уму критичностью.

– Ну-ну... – Голос такой, будто ледяную воду мне за шиворот льет, и своими телодвижениями генерал, как истый эстет, любуется. – И чего вы хотите?

– Мы хотим, чтобы вы стали полноценным участником нашей операции. Не грузом, не обузой, которую следует только защищать, а именно участником. Иначе я, как и капитан Пулатов, вообще не вижу смысла в вашем пребывании здесь.

– Конкретнее, пожалуйста.

– Куда уж конкретнее! – возмутился Пулат. – Я со всей конкретностью и говорю, что вы должны пройти вместе с нами в кабинет местного генерала, показать ему удостоверение и объявить, что вы его арестовываете. Предположим, как чеченского шпиона и диверсанта, как международного террориста, пособника бен Ладена. Или как еще кого угодно...

– Я вам говорю, что не обладаю такими полномочиями.

– Вы считаете нас опытными боевыми офицерами? – спросил я.

– Да. Я считаю вас таковыми.

– Вы считаете нас людьми достаточно развитыми интеллектуально?

– Да. Считаю.

– Вы считаете, что мы должны знать ваши возможности и полномочия?

– Естественно.

– Да бросьте вы! – Пулат с откровенным смешком махнул рукой. – Не делайте из себя пупа земли. Ни мы, ни другие офицеры и даже генералы понятия не имеют, что вы уполномочены делать, а на что ваши полномочия не распространяются. Генерал ФСБ – это звучит грозно, но не более. Вас или пошлют подальше, или подчинятся. А мы прикроем стволами.

Я думал, он не решится. Все-таки школа у генерала старая, тех времен, когда учили, что инициатива наказуема. И за свое место он привык всегда бояться.

– Австриец Адольф Шикльгрубер, будучи рядовым в Первую мировую войну, один арестовал шестнадцать солдат противника. Не помню, французов или англичан... Потому и стал тогда ефрейтором и получил Железный крест... Те солдаты понятия не имели, есть ли у этого рядового право их арестовывать или нет у него такого права. Неужели вы, генерал, хуже?

– Не сравнивайте меня с Гитлером.

– Я никого ни с кем не сравниваю. Я провожу аналогию, – настаивал Пулат.

И вдруг Легкоступов улыбнулся.

– Актер из меня плохой. Но... попробуем!

– Годится, – сказал я и нажал на акселератор.

Мы подъехали прямо к КПП. И все вместе направились к часовому. Тот смотрел настороженно. Особенно на нас с Пулатом. Без погон. С автоматами. Оба от природы и от помеси национальностей чернявые. С лицами, заросшими щетиной. Чем не чеченские боевики, которыми по телевизору каждый день пугают? Растерялся часовой. Что с него возьмешь... Совсем молодой солдатик, судя по прическе и по растерянному взгляду. Форма на нем висит, как кимоно на японке на взгляд европейца. Это только японец поймет, что кимоно красиво, что каждая складка красноречиво выражена и о многом говорит. Европеец же подумает, что на женщину напялили шелковый мешок. Так же и солдат. Только другой солдат сообразит, что это форма. Иногда и офицер сможет сообразить тоже.