Андрей Таманцев - Рука Москвы

И что теперь? Сложить с себя это бремя ответственности и снова стать тем, кем был до этого, то есть в общественно-политическом смысле никем?

Томас очень надеялся поиметь что-нибудь с исторической миссии, которую возложила на его хрупкие плечи муза истории Клио. Но недаром он еще со времен своей недолгой учебы на историческом факультете Тартуского университета невзлюбил эту древнегреческую паскуду. И тут она преподнесла ему большую подлянку.

В детстве, которое Томас провел на хуторе на острове Сааремаа в доме деда и бабки по материнской линии, он очень любил приезжать на велосипеде на соседнюю пристань на оконечности мыса Сырве и подолгу сидеть на песчаном косогоре, глядя на проплывающие корабли. Пристань была маленькая, захолустная, с моторками местных жителей у причала. Всего раз в сутки сюда заворачивал пассажирский катер из Кингисеппа, а суда побольше и близко к берегу не подходили, шли мимо. Танкеры и сухогрузы никаких особых чувств у Томаса не вызывали, но когда появлялись белоснежные, будто бы выплывшие из сказки, круизные теплоходы, расцвеченные флажками днем и огнями вечером, сердце его сжималось, он весь обращался в слух, впитывая доносившиеся звуки музыки и таинственный женский смех. А когда они истаивали в белесом балтийском горизонте, оставалось щемящее чувство утраты.

Так и теперь, осознав свое положение, Томас ощутил себя так, будто его высадили с круизного теплохода на захолустную пристань, теплоход уходит, унося праздник, а он стоит в одиночестве на размокшем косогоре под хмурым чухонским небом и сиротским дождем.

За что?!

Томас чувствовал себя незаслуженно и совершенно несправедливо обиженным. Эту обиду он и высказал Янсену, который на следующее утро после своего ночного посещения кладбища вызвал его к себе в гостиницу возле ратуши.

— Господин Янсен, — сказал ему Томас, стараясь держаться в рамках. — Я вполне согласен с писателем Яном Каплинским, который сказал, что Эстония слишком маленькая страна и поэтому ей приходится заполнять свой пантеон разным говном. Но все-таки в другой раз, когда вы будете предлагать кому-нибудь роль внука национального героя, вы уж сначала получше разберитесь с этим героем. Тогда вы не поставите в глупое положение человека, который вам доверился.

— В другой раз я буду получше выбирать внука, — раздраженно парировал Янсен. — Сядьте и слушайте. По согласованию с посольством России мы откорректировали программу мемориальных мероприятий. Ранее предполагалось, что гроб с останками мы провезем от Валги до Таллина на орудийном лафете, но решили эту часть сократить. Гроб будет доставлен на микроавтобусе в Валгу, а оттуда на катафалке в Таллин. Там и пройдет вся торжественная церемония.

— Господин Янсен, это кощунственно! — заявил Томас. — Ваш цинизм заставляет меня пересмотреть мое отношение к Национально-патриотическому союзу. Он и раньше, если честно сказать, не вызывал у меня особых симпатий. Ваши идеи попахивают шовинизмом. Да, господин Янсен, шовинизмом. Потому что противопоставлять одну нацию другой нации — это и есть шовинизм. А мы знаем, к чему он приводит. Он приводит к расизму. А расизм приводит к фашизму. А фашизм в конце концов терпит крах и заканчивается коммунистической диктатурой. Вот к чему ведет ваша этническая демократия!

— Ничего не понимаю, — сказал Янсен. — О чем это вы? С чего вдруг вас занесло в эти философские дебри?

Его снисходительная насмешливость вывела Томаса из себя.

— Хотите объяснений? — спросил он, с трудом сдерживая негодование. — Извольте. Из истории известно, что римский цезарь Калигула привел в сенат своего коня. Но даже Калигула не стал бы хоронить своего коня на мемориальном кладбище Древнего Рима. А конь, которого, как я понял, вы намерены торжественно похоронить на Метсакальмисту, даже не конь Альфонса Ребане. И вообще не конь, а очень небольшая часть коня. И я в этом участвовать не намерен ни с какого бока, если вы понимаете, что я этим хочу сказать!

— Конь? — переспросил Янсен. — Про какого коня вы говорите?

— Вы считаете меня идиотом? — вконец разобиделся Томас. — Я говорю про кости коня, которые лежат в гробу! Я видел их своими глазами!

— Да? Странно. Очень странно, — проговорил Янсен. — Я вовсе не считал вас идиотом. Напротив, я считал вас умным человеком. По крайней мере, умеющим считать деньги. Но сейчас начинаю в этом сомневаться.

— Деньги? — заинтересовался Томас. — Это любопытный поворот темы. Что вы этим хотите сказать?

— Величие нации состоит в том, как она относится к своему прошлому. К памяти своих героев. С этим-то вы, надеюсь, согласны?

— Господин Янсен, не отвлекайтесь. Вы интересно начали, а теперь сворачиваете в сторону.

— Вовсе нет. На политсовете Национально-патриотического союза мы предварительно обсуждали этот вопрос. И решили, что внук национального героя Эстонии должен вести образ жизни, соответствующий своему высокому статусу. Пожизненная стипендия, скажем, в триста долларов в месяц — как вы думаете, этого хватит?

— Вы шутите? — спросил Томас, имея в виду саму идею такого обсуждения.

Но Янсен воспринял его вопрос более конкретно и, пожалуй, более правильно.

— Четыреста?

— Восемьсот, — сделал встречное предложение Томас и аргументировал его: — Высокий статус — это большие расходы.

— Пятьсот, — подвинулся Янсен.

— Ладно, семьсот, — прогнулся и Томас.

Янсен повторил:

— Пятьсот.

— А если шестьсот?

— Нет.

— Пятьсот пятьдесят, а? Ни вашим, ни нашим.

— Пятьсот и ни цента больше.

— Вам бы заниматься не политикой, а торговлей, — уважительно оценил Томас упорство контрагента. — Уговорили, согласен.

— С чем вы согласны? — удивился Янсен. — Я рассуждаю вообще.

— Что значит вообще? — возмутился Томас. — О деньгах нельзя рассуждать вообще. Деньги — это вам не идеи. Это конкретная вещь. И о них нужно говорить конкретно.

— Но вы же сами сказали, что не намерены в этом участвовать ни с какого бока, — напомнил Янсен. — Я вас правильно понял? Вы еще что-то говорили про какого-то коня.

— Да, говорил, — вынужден был признать Томас. — Про коня римского цезаря Калигулы. Это исторический факт, господин Янсен. Но я не понимаю, какое отношение этот исторический факт имеет к нашему разговору.

— А что же вы видели своими глазами в гробу?

— Я?

— Да, вы. Такой вопрос вам зададут журналисты в аэропорту. Как вы ответите?

— Очень просто. Скажу, что ничего не видел.

— Вот как? Почему?

— А я не смотрел.

— Странно. Почему же вы не смотрели?

— А на что смотреть? Останки и останки.

— И вы полагаете, что такой ответ стоит пятисот долларов в месяц пожизненно?

— Пожалуй, не стоит, — согласился Томас. — Да, вы правы. Не стоит. Ладно, давайте еще раз. Вы спрашиваете: «Что вы видели в гробу?» Так?