Андрей Таманцев - Рука Москвы

Одна из ассистенток метнулась к выходу.

— Тюльпанов, семь штук! — крикнул ей вслед режиссер. И только после этого поздоровался с Томасом и спросил: — Ну что, откопали?

И тут же, не дождавшись ответа, радостно заорал Артисту:

— Сенька! Привет! И ты здесь? Какие люди! Господин Пастухов! Господин Мухин! Рад вас приветствовать. Прилетели? Улетаете?

— Прилетели, — ответил Артист. — А ты что тут делаешь?

— Да вот, устроился на телевидение. Жить-то надо, — объяснил Кыпс. — Слушай, Сенька, у меня есть заказ на рекламный ролик. Ты бы подошел. По фактуре. Не хочешь заработать баксов сорок?

— Баксов сорок? — переспросил Артист. — Это серьезное предложение. Нужно подумать. Что рекламируем?

— «Стиморол».

Пастухов и Муха почему-то заухмылялись.

— «Стиморол», — повторил Артист. — Очень интересно. Это такая жвачка, да?

— Ну да, — подтвердил режиссер. — Бабки, конечно, смешные, но дел там на два часа. Пожевать это говно и сказать: «Кайф!» Так это, с чувством: «Ка-айф!» У тебя получится. Как ты на это?

— Спасибо, Марик, — прочувствованно сказал Артист. — Спасибо. Ты меня растрогал этим предложением. Честное слово. Но со временем у меня сейчас напряженка. Так что как-нибудь в другой раз. Вот когда ты соберешься ставить «Гамлета», я бы попробовался на эту роль.

— Гамлета! — протянул Кыпс. — Если бы я знал, как его ставить, давно бы поставил.

— А бабки?

— А что бабки? Я тут недавно понял одну важную вещь. Если будет идея, будут и бабки. Знаете, господин Пастухов, я думал о нашем разговоре, — продолжал он. — Помните, у меня дома, неделю назад? Когда вы расспрашивали меня об Альфонсе Ребане. И когда сказали, что мой сценарий полное говно.

— Я этого не говорил, — возразил Пастухов. — Я сказал, что ваш сценарий показался мне, как бы это сказать…

— Ну да, ну да. Говном по сравнению с настоящей историей Альфонса Ребане. Не извиняйтесь, господин Пастухов. Вы совершенно правы. Я даже не жалею сейчас, что эта сраная «Битва на Векше» сорвалась. И чем больше думаю об Альфонсе Ребане, тем эта история кажется мне интересней. В ней есть какая-то тайна.

— Это уж точно, — с усмешкой подтвердил Артист. — Тайна там есть. И еще какая.

— В этом материале мне не хватает стержня, — увлеченно продолжал Кыпс. — Что нужно для настоящего кино? Герой и финал…

— Марик, давай начнем, — втиснулся в разговор оператор. — Нам еще монтировать.

— Отстань, — отмахнулся Кыпс. — В вечерний эфир все равно не успеем. А в утренний и так успеем. Сними пока общие планы. Самолет сними. Встречающих с цветами. Иди в зал прилета и снимай.

— Встречающих кого? — поинтересовался Томас.

— Тебя, кого же еще?

— Но меня с цветами никто не встречал, — сдержанно произнес Томас, констатируя это просто как факт.

— Смонтируем. Так вот, — продолжал Кыпс, обращаясь к Пастухову и Артисту. — С финалом мне все ясно. В трагедии финал один. Тут без вопросов. А вот с героем у меня ясности нет. Сам герой, конечно, потрясающе интересный. Обычная судьба в координатах необычного времени. Ну, молодой человек полюбил молодую еврейку. И что? Но это — тысяча девятьсот сороковой год! И молодой человек оказывается в мундире офицера СС. А? Уровень трагизма такой, что и Шекспиру не снился!

— Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС, — заметил Томас, воспользовавшись удобным поводом принять участие в интеллигентном разговоре. — Так написал премьер-министр Март Лаар в сборнике «Очерки истории эстонского народа».

— Да и пошел он в жопу, — как-то неинтеллигентно отреагировал на это Кыпс. — Сам написал — пусть сам и читает.

— Господин Март Лаар, между прочим, профессор истории, — напомнил Томас, обиженный не столько пренебрежением к председателю правительства Эстонии, сколько явным невниманием режиссера к вполне уместному в этом разговоре замечанию Томаса.

— Это несовместимо, — отрезал Кыпс. — Или ты премьер-министр, или профессор истории. Историк вскрывает противоречия времени, а политик их сглаживает. Но все это — прошлое, — вернулся он к своей теме. — А хотелось бы найти какой-то выход в сегодняшний день. Нужен нерв. Без этого прошлое не цепляет.

— По-моему, этот выход есть, — не очень уверенно проговорил Пастухов. — Я, конечно, не специалист. Но… Тень отца Гамлета, — сказал он Артисту, как бы напоминая ему о каком-то давнем мимолетном разговоре.

Артист озадаченно поморгал, а потом вдруг шлепнул себя по ляжкам.

— Ну, конечно же! Марик! Сейчас мы оплодотворим тебя по полной программе! И я сделаю это с огромным удовольствием. Потому что чувствую перед тобой вину. Только не спрашивай какую. Так вот, ты снимешь «Гамлета». На материале истории Альфонса Ребане. И я тебе не просто расскажу, кто такой Гамлет. Я тебе его покажу.

— Да? — озадачился режиссер. — Это интересно. Ну, покажи.

Артист широким жестом указал на Томаса:

— Вот он.

— Я? — удивился Томас.

— Да, ты.

— Гамлет?

— Да, Гамлет.

— Это почему же я Гамлет?

— Потому. Помолчи. — Артист испытующе посмотрел на Кыпса. — Въезжаешь?

— Пока не очень.

— «Подгнило что-то в Датском королевстве», — процитировал Артист.

— Это понятно, — кивнул Кыпс. — Это универсально. Если есть королевство, в нем обязательно что-то подгнило.

— «Так, старый крот! Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!» Ну?

— Призрак, — проговорил режиссер. — Тень отца Гамлета. А у него — тень не отца, а деда… Господи Боже! Гениально! «Век расшатался — и скверней всего, что я рожден восстановить его!»

— Лучше в другом переводе, — возразил Артист. — «Прервалась связь времен».

— Пресвятая Дева Мария! — завопил Кыпс так, что на него недовольно обернулись особо важные персоны. — Сенька! Гениально! Ничего больше не говори! Я все понял! Вижу финал: похороны праха Альфонса Ребане. Документальные съемки. Альфонс Ребане возвращается. Но совсем не тот. Возвращается настоящий Альфонс Ребане. Великий неудачник, по которому прокатились все жернова века. Страшного века. Чудовищного века. Двадцатого века!

— А сам Гамлет? — с интересом спросил Артист. — «Быть или не быть» — в чем?

— Пока не знаю. Нужно подумать.

— Марик! Или мы снимаем, или я уезжаю! — решительно заявил потерявший терпение оператор. — И люди сейчас уедут, их багаж уже привезли!

— Ладно, давайте снимать, — с сожалением вернулся кинорежиссер Кыпс в серые житейские будни. Он сунул в руки Томаса букет тюльпанов, принесенный ассистенткой, приказал:

— Выйди из зала, а потом войди. Как будто только что прилетел. А все остальное мы подмонтируем.

— Никуда не пойду, — наотрез отказался Томас, чрезвычайно обиженный предыдущим разговором, в котором он чувствовал себя каким-то неодушевленным предметом.