Андрей Дышев - Серебряный шрам

Мы сидели еще полчаса. Удивляюсь, откуда у моих спутников было столько терпения.

– Ладно, – сказал я. – Приступим. Валери, ты останешься здесь, будешь охранять наши драные рюкзаки. Мы пойдем вот за эти камни. Вернемся тоже вдвоем. Если все же вернется кто-то один, то знай, что второй уже наверняка покойник, и тогда действуй, как подскажет тебе твой разум… Низами Султанович! – Я перевел взгляд. – Вы полезете в трещину, которую я вам покажу, и поищете там мешки. Если найдете – я приму их внизу. Мешок вам, мешок мне. Возражений нет? Тогда вперед!

И пошел к каменному хаосу, куда мы с Бенкечем ползком отволокли баулы. Рамазанов шуршал галькой за моей спиной.

– Вы по-прежнему мне не доверяете, Кирилл, – сказал он.

– Так же, как и вы мне, – ответил я, не оборачиваясь.

– Напрасно.

– Напрасно? – Я круто повернулся. Хрустнула галька. – Вы обманом и коварством вовлекли меня в эту преступную авантюру, вы, не считаясь с чужими судьбами и жизнями, шли напролом к своей ничтожной цели, чтобы возвеличить себя грязными деньгами, – как я могу вам доверять?

– Чем же мне заслужить ваше доверие?

– Смертью, – коротко ответил я и подошел к стене.

Трещина находилась на уровне моего лица. Тогда, десять лет назад, мне казалось, что она расположена намного выше.

Я кивнул в темноту головой:

– Полезайте.

Адвокат подошел к скале вплотную, поднял голову, поискал какой-нибудь выступ.

– Подсадите меня, пожалуйста, – попросил он.

Я подставил ему свое плечо, и когда он встал на него ногой, излишне сильно выпрямился, и адвокат, кажется, здорово треснулся головой о каменный козырек. Он стерпел боль молча, лишь провел ладонью по лысине и протиснулся в щель.

Мне было все равно, найдет он баулы или нет. Я не обманывал себя, и если бы Рамазанов появился с несчастной физиономией, испытал бы скорее облегчение и даже злорадство. Но Рамазанов ломанулся назад, как когда-то я выбирался из огромной очереди за водкой с полной сумкой в руках.

– Кирилл! – крикнул он. – Ура! Давайте все обиды оставим в прошлом, нам страшно повезло!

И выволок за собой серый от древности баул, приподнял его, отчего ткань угрожающе затрещала, но выдержала, и аккуратно скинул вниз. Мешок плюхнулся на камни и выпустил облачко пыли.

– Сейчас я второй вытащу! – возбужденным голосом сообщил адвокат и снова исчез в трещине.

И тут я почувствовал тупой удар в затылок, повалился лицом на камни, хотел сразу же встать, но второй удар снова припечатал меня к каменной крошке.

– Привет, динозавр! – услышал я за спиной голос и узнал картавого.

Опираясь руками о камни, на которые уже капала кровь из разбитого носа, я медленно привстал и обернулся.

Картавый, сильно изменившийся, заросший щетиной, которая едва прикрывала запекшийся косой рубец на его щеке, стоял в двух шагах от меня, направив в меня ствол «калашникова». Рядом с ним стоял человек, которого я в первое мгновение не узнал. Круглая шапочка на бритой голове, пиджачок поверх серой длиннополой рубахи, за спиной – огромное допотопное ружье. Конвоир, который сопровождал меня на допрос к длинноволосому!

– Что, похоронили меня? – спросил картавый, улыбаясь. – А мою долю уже разделили или еще не успели?

– Г’азделили, – по привычке передразнил я его.

Картавый быстро убедил меня в том, что время шуток уже прошло. Резким ударом, без замаха, он впечатал приклад автомата мне в лицо. Острая боль обожгла рот. Я снова повалился на гальку, с трудом встал, выплевывая осколки раздробленных зубов. Кровь заливала мне подбородок и вязкой струйкой стекала на грудь.

– Запомни, – сказал картавый, – каждый день я буду выбивать тебе по одному зубу. Или больше, как получится. А из твоей бабы очень безопасной бритвой я буду делать мужика. Медицинский эксперимент. Исполняется впервые!

Он засмеялся, затем что-то сказал афганцу. Конвоир подошел к баулу, лежащему под трещиной, поднял его и поднес к картавому.

– Что у нас тута? – Картавый сел на корточки и сунул руку в мешок, как Дед Мороз, выбирая подарок. Вытащил пакет, понюхал его, взвесил на ладони и кинул афганцу. Тот поймал на лету, о чем-то радостно заговорил, показывая кулак с оттопыренным большим пальцем.

– Ну вот, все довольны. Чурка доволен тоже. Я ведь никого не обманул, в отличие от вас, говнюков… А-а-а, господин адвокатишка! – пропел он, увидев Рамазанова в проеме с мешком в руках. – Что это вы там делаете? Кокаинчик вытаскиваете? Аж рожица покраснела от натуги. Съешьте лимон, чтобы она не была такой счастливой, блюститель законности, слуга Фемиды, мать вашу! Кидайте ваше сокровище, кидайте, что вы уставились на меня, будто видите в первый раз. Напоминаю, я ваш товарищ, которого вы бросили тонуть в реке. И я утонул, а это всего лишь призрак моей плоти, который пришел, чтобы восстановить справедливость.

Он снова перешел на дари, и афганец, кивнув, принес второй мешок.

– И здеся кокаинчик? – Картавый вынул первый попавшийся пакет, повертел его в руках и сунул обратно. – Ну, теперь потравим молодежь! Пусть балдеет подрастающее поколение, пусть тащится. Чего ради деток не сделаешь, да, гуманист?

Мы не могли произнести ни слова. Я сидел на камнях, опустив голову, и тупо смотрел, как галька подо мной выкрашивается в вишневый цвет. Я даже на мгновение забыл про Валери, хотя сразу обратил внимание, что «калашников» в руках картавого – наш.

– Чего притихли, зяблики? – снова сказал картавый, отошел спиной к валуну, торчащему из земли, сел на него, положив автомат на колени. – Или вы не рады встрече со мной?.. А-а, понимаю! Делиться не хочется. Мало того, что сам приперся, так еще и чурку с собой приволок. Понял, исправляю!

Я не ожидал того, что он затем сделал. Прогремела короткая очередь. Картавый, не поднимая автомат с колен, выстрелил в конвоира. Афганца откинуло на метр от баулов, развернуло спиной к нам; он плашмя упал на камни, разбрызгивая кровь во все стороны, дернулся, сжал кулаки, загребая гальку, судорожно подтянул ноги к животу и замер. Круглая шапочка свалилась с его головы и подкатилась к моим ногам. Я поднял ее. Она была влажная от пота и еще теплая.

– Видите, как просто? – сказал картавый, кивая на лежащее рядом тело. – Нас уже четверо. Но еще лучше делить порошочек на троих. Или даже на двоих. Да, ветеринар Куликовской битвы? Уже молчишь, пропала охота над инвалидом детства подшучивать?

Когда смерть становится реальной и почти неизбежной, инстинкт самосохранения за ненадобностью притупляется. Это чувство – безразличия к своей судьбе – хуже страха. Страх подталкивает, заставляет человека что-то делать, искать путь к спасению. Мной же овладела апатия. И я, наверное, еще долго сидел бы над лужей собственной крови с отключенными эмоциями, глядя на жалкую фигурку адвоката, если бы неожиданно не вспомнил про Валери.