Дмитрий Черкасов - Парижский десант Посейдона

– И все же? Что этот ваш Моисей Залманович думает о происшествии? Вы же наверняка обсуждали с ним это событие.

Линзы остро посмотрели на следователя:

– Гражданин начальник! Вам зачем-то понадобился Нисенбаум, верно? Вы сразу так и скажите. А я на это отвечу, что мы – заурядные пенсионеры, доживаем последние деньки. Нас убийства не интересуют.

– Почему же последние деньки? И солнышко у вас «последнее»... Зря вы так, Василий Андреевич, не торопите события – на тот свет всегда успеется. Уверен, вы еще ой-ой как пошумите с Моисеем Залмановичем.

Старик внезапно разгорячился: своим глупым оптимизмом следователь задел его за живое.

– Да потому! Что вы ерунду говорите, в самом-то деле?! Из нас обоих уж давно песок сыплется! Если вы дернете Нисенбаума, то его запросто кондратий хватит. А вам, давайте говорить прямо, лишь бы отчетность соблюсти...

– Серьезно? Ну спасибо, что предупредили. Мы и вправду собираемся его пригласить на беседу. Он что же, так тяжело болен?

– Тяжело? – Мощные Линзы презрительно смотрели прямо в глаза Никите Владимировичу – Да он весь разваливается! У него ж не зря номер на руке вытатуирован! Понимаете, что это значит?

– Догадываюсь... – Следователь с готовностью помрачнел. – Мы это обязательно учтем. Обещаю, что мы будем обращаться с ним исключительно аккуратно.

– Впрочем, и я не лучше, – Василий Андреевич завелся окончательно. – Только номера у меня нет, ваши ребята не такие аккуратисты. Номеров нам не ставили. А так все то же самое, только среди родных березок...

– Я знаю, – мягко ответил Никита Владимирович. – И где же содержали Моисея Залмановича, извините за бестактное любопытство?

– Откуда мне знать, где его содержали? Он об этом вспоминать не любит. Сказал однажды, что еще мальчишкой тогда был... Да упомянул, что на нем какие-то медицинские опыты ставили. И дальше прямо как отрезало – замолчал. А я и не настаивал: на себе испытал что-то подобное... Только вот опыт ставился другой, не медицинский, а... пошире, в мировом, скажем так, масштабе эксперимент: «Построение социализма в отдельно взятой стране».

– Ну да, да... я все хорошо понимаю. А чем он конкретно болен? Может быть, мы сумеем помочь...

Мощные Линзы прикинули и решили, что ничем не рискуют:

– Никто не знает, что с ним такое. У него все полетело... весь организм. Тысяча болезней.

Следователь усмехнулся про себя.

«Болеет весь организм» – как это похоже на пенсионеров! Он еле удержался, чтобы не поинтересоваться, не смотрит ли старикан по утрам ток-шоу Малахова.

– А точнее?

– Да он везде лежал, – с горечью сказал Василий Андреевич. – Доктора буквально разводят руками. Он про опыты почему-то помалкивает, а они что ни пробуют, ничего не могут сделать... – Мощные Линзы внезапно нахмурились. Они вдруг – неожиданно для себя – осознали некоторую странность в скрытности партнера по шахматам.

Никита Владимирович сделал пометку в блокноте.

– Государство обязательно обратит на это внимание. Я лично позабочусь. Но вы пока не обнадеживайте вашего товарища: я же не решаю эти медицинские вопросы. Расскажете потом, а сейчас вообще не нужно обсуждать с ним эти вопросы, касающиеся здоровья. Договорились? А вот об убийстве обязательно с ним поговорите – может быть, он что-то вспомнит из услышанного. Ну а про болячки пока лучше повременим...

Мощные Линзы ничего не имели против.

Просьба казалась вполне разумной. Зачем внушать человеку призрачные надежды?

Если признаться, то на душе у старика стало значительно легче, когда следователь его отпустил. Мощные Линзы ничем не погрешили против совести – наоборот, постарались помочь товарищу.

И может быть, даже преуспели в этом.

...Никита Владимирович откинулся в кресле и задумчиво побарабанил пальцами по столу. Никакое убийство в парке его, конечно же, не интересовало. Там, действительно, прибили бутылкой какого-то прохожего придурка, и спецслужбы этим воспользовались как удачным предлогом для специальных бесед. Хулиганство, разгул шпаны, драки по пьяни – всю эту ерунду можно вообще не расследовать. Кстати говоря, и до Мощных Линз Никите Владимировичу тоже не было дела. Его интересовал исключительно Моисей Залманович Нисенбаум, особенно же – состояние его здоровья. Правда, не само по себе, а в свете определенных симптомов.

Он вынул мобильный телефон, настучал номер.

– Похоже, мы нашли его, – сообщил он, не здороваясь.

* * *

Придя домой, Моисей Залманович Нисенбаум положил шахматную доску на тумбу, служившую одновременно и столом, и шкафчиком для обуви, да и вообще всем чем угодно. Снял плащ, повесил на крючок шляпу, переобулся в полуразвалившиеся тапочки и замер, поглощенный тревожными мыслями.

Его покамест никто не трогал, но Нисенбаум очень не любил, когда карательныеорганы – неважно, какие; он, что характерно, никогда не называл их правоохранительными – приближались к нему на расстояние вытянутой руки.

Сейчас же они приблизились именно на это расстояние.

Моисей Залманович почти ни с кем не общался, позволяя себе из всех развлечений одни лишь шахматы; Василий Андреевич, в принципе, не был ему другом, но, тем не менее, являлся на сегодняшний день самой близкой душой. И вот эту близкую душу внезапно тянут в прокуратуру – зачем, неизвестно.

Моисей Залманович автоматически сделал стойку.

Он, естественно, не исключал у себя паранойю, усиленную склерозом. Но, как говорится, если у вас паранойя, то это еще не значит, что вас никто не преследует. За долгую жизнь у Моисея Залмановича неплохо развилась интуиция, которая никогда его не подводила.

Выиграть можно, лишь опережая противника на один ход. И даже если противник всего лишь мерещится, то эта предусмотрительность никак не отразится на выигрыше.

Где бы он сейчас был, веди себя иначе?

Однако склероз склерозом, а особый номер, по которому следовало звонить в экстренном случае, Нисенбаум помнил назубок. После звонка номер должен был смениться, он был разовый, но Моисей Залманович знал наверняка, что с первого раза запомнит и новый.

Для связи у него был мобильник, которым он практически никогда не пользовался – просто не возникало нужды, ведь звонить ему было некому.

Он вынул телефон из ящика письменного стола.

– Алло, – произнес он, когда абонент ответил. – Не исключено, что на меня вышли. Пока, правда, не трогали, но могут в любую минуту...

Он подождал, выслушивая ответ.

– Хорошо. Я понял. Да, я буду ждать там.

Нисенбаум отключился и шаркающей походкой прошел в аскетически обставленную спальню. Отодвинул старенькое бюро, проверил тайник: оружие лежало на месте. Моисею Залмановичу еще ни разу не приходилось его применять – ликвидации были не по его части, – однако он регулярно его разбирал, чистил, смазывал.