Людвиг Гибельгаус - В небе великой империи

И однажды, как ни банально (но от этого лишь более правдоподобно) звучит, в дело вмешался случай, которому и принадлежала заслуга принятия окончательного решения.

Туманным февральским утром Василий Петрович, удобно сложив ноги на перила своего маленького балкончика, пил кофе и просматривал первую на сегодняшний день газету. Его познания в испанском ещё оставляли желать много лучшего, но это беспокойства не доставляло. Больше проблем было с немецким, который он вроде бы обязан был знать в качестве гражданина ФРГ. На уровне новосибирского предпринимателя эти, полученные в университете, знания были хороши, но не более того. Почти сразу по прибытии в Испанию он попал в неприятную историю, когда какой-то немец, завидев знакомые красные корочки, обратился к нему с вопросом на родном языке. Моргунов сконфуженно пробормотал: „Я переселенец из России“ и чуть не бросился бежать. С тех пор, благодаря значительным усилиям, Василий Петрович весьма продвинулся в изучении немецкого и налегал на испанский. Благо, свободного времени имелось много больше, чем того хотелось бы.

Пробежав вялым взглядом заголовки на обложке, он перелистнул страницу и его внимание привлекло объявление следующего содержания: „Русские сезоны в Испании. Выставки живописи и скульптуры из лучших российских музеев. Первая из шести преполагаемых выставок открывается через неделю в Севилье коллекцией французской живописи 18 века из собрания Эрмитажа.“ Моргунов отложил газету и лениво подумал, что подобное культурное событие пропускать грех. Кое-какие мысли касающиеся искусства давно уже тревожили его лишенную покоя душу. Неделя, не отмеченная ничем примечательным, пролетела быстро и в первый день открытия выставки красный „Пассат“ Василия Петровича уже стоял запаркованный недалеко от исторического центра древнего города. Экспозиция открылась всего несколько часов назад и Моргунов сначала походил по центру, не испытывая желания толкаться в неизбежной первоначальной суете. Некоторая сентиментальность не была ему чужда и хорошая камера сопутствовала Моргунову издавна во всех путешествиях. Он сделал несколько снимков, но не почувствовал прежней радости от созерцания и запечатления прекрасного. Столь убого дальше жить невозможно. Абсолютно невозможно. А раз так, то в самом скором времени очень многое должно измениться. Подсознательно Моргунов чувствовал, что его затянувшиеся европейские каникулы подходят к концу. Вот и прекрасно. Просидев ещё полчаса в небольшом кафе со стаканом вина, он наконец вошел в выставочный зал и тотчас был заворожен почти физически осязаемым запахом и духом искусства. Моргунов был человеком жестким, но свою коммерцию в прошлом совершенно не считал преступной, для России она являлась нормальным предпринимательством. Однако ему пришлось бежать, бросив всё и это было несправедливо. А каждая несправедливость в свой адрес порождала в нем неистребимую жажду отстоять собственные позиции и отомстить. Но сейчас Василий Петрович гнал эти мысли прочь. Он пришел сюда смотреть издавна знакомые картины и с удовольствием предавался одному из любимейших занятий. Русской речи вокруг было много, это воспринималось как нечто совершенно привычное и приятное, на что можно даже не обращать внимания. Он подолгу останавливался перед каждым полотном, ибо в последнее время научился ценить действительно редкие удовольствия, да и спешить было некуда. Настолько абсолютно некуда, что сначала это чуждое для Моргунова состояние доводило его едва ли не до истерик. Сейчас он к нему попривык, но решимость кардинально изменить свою жизнь крепла с каждым днем.

— Василий… Ты?! — эта оброненная кем-то с немалыми нотками удивления, безобидная фраза мгновенно повергла Моргунова в панику. Голос был отдаленно знаком и шел откуда-то сбоку, но за то время, что Моргунов поворачивал голову, он уже не думал о безысходности своей нынешней жизни, зато те чувства, которые он испытывал, скрываясь из России, вернулись к нему полностью. Всё. Нашли. Тюрьма. Рука его непроизвольно потянулась за пазуху, к вороненому стволу, но лицо, попавшее в поле зрения, лицо, которое должно было получить первую пулю, оказалось настолько знакомым, что он замер.

— Иван?! — его вмиг охрипший голос произнес это имя с удивлением, облегчением, но без особой радости. Каждый знакомый человек мог, сам не желая того, оказаться губительным для него. На такой случай существовала давно разработанная, надежная легенда, но волна напряжения ещё не прошла, покрывая лицо мельчайшими блестками пота.

— Узнал! — узкое и смуглокожее лицо Ивана отражало лишь безмятежную радость от встречи со старым приятелем. Моргунов сначала протянул ему руку, но завороженный искренним удивлением в глазах Ивана, позволил ему обнять себя. Теперь следовало определить, что этот человек знает о нем, а значит насколько он может быть опасен. Или полезен.

Иван Алексеевич Рогов, тридцать четыре года, холост, уроженец города Москвы, принадлежал к тому же поколению, что и Моргунов, но и по происхождению, и ходу течения жизни являлся полным антиподом Василия Петровича. Его отец в застойно-цветущие времена Великой Империи был секретарем одного из московских районных комитетов партии, что предопределило и без того смышленому сыночку учебу в элитарном институте международных отношений, автомобиль и личную квартиру в „папином“ районе столицы. Всё это совершенно не сделало его плохим человеком, разве что сами собой разумеющиеся материальные и прочие блага окончательно придушили в отпрыске и без того скромные волевые качества, которые бы совсем не помешали в контексте грядущих в стране перемен. Сладкая жизнь была повседневной реальностью, от чего её сладость почти совсем переставала ощущаться. В числе десяти лучших выпускников своего года он закончил МГИМО и по воле и протекции папы даже успел поработать на мелкой должности в МИДе, хотя самому очень хотелось на Запад, в Европу, на теплое местечко в какое-нибудь посольство. Отчасти эта мечта осуществилась позднее, хотя при довольно неожиданных и более чем неприятных обстоятельствах. Перестройка поначалу мало затронула существование Рогова, хотя нарастающие как снежный ком события требовали адекватной реакции. КПСС всё более теряла власть, авторитет в обществе, а вместе со всем этим и привелегии для своих руководящих работников и их домочадцев. В противовес ей, молодой и жадный российский бизнес выше и выше поднимал голову. На папину материальную поддержку и связи более рассчитывать не приходилось, да и созерцая всё происходящее старик совсем сдал и был в конце-концов отправлен на пенсию. А тут и Великая Империя приказала долго жить, что окончательно замутило некогда блестящие перспективы Рогова-младшего. Он остро почувствовал, что настала пора действовать самостоятельно и, сделав первые шаги, имел определенный успех. То было время, когда после долгих и бессмысленных запретов началась повальная компьютеризация России, импорт в страну компьютеров приносил наибольшую прибыль из всех возможных. Конечно, организовать свой бизнес на этом поприще Рогов не мог, не тот был масштаб и характер. Но папино наследство ещё могло приносить свои плоды. Иван уже поднялся на пару ступенек по служебной лестнице и даже имел собственный закуток в одном из отделов. Часть разворачивающейся волны западной благотворительной помощи оформлялась через МИД, а точнее, через тот самый отдел, где работал Рогов. И ему ничего не стоило оформить закупленную где-нибудь на Тайване партию компьютеров как безвоздмездный дар заречинскому детскому дому, тем самым почти полностью избавив её от налогообложения. Естественно, человек с такой должностью как Рогов не мог долго оставаться без дела и солидного побочного заработка в условиях нарождающегося российского капитализма. Он и не остался. В начале 1992 года старые институтские друзья познакомили его с В.П.Моргуновым, известным в своих заполярных далях деловым человеком. Так началось их короткое, но продуктивное партнерство и знакомство, превратившееся немного позднее даже в некое подобие дружеских отношений. Тогда, в начале, они два дня пили с роговскими подружками в ресторане „Прага“ и гостинице „Россия“, и расстались, очень довольные друг другом, обговорив все условия сделок и причитавшиеся Рогову проценты. В течении первого полугода всё шло прекрасно и вспоминая ушедшие времена Иван только посмеивался над былыми папиными подачками, разъезжая по первопрестольной на „Вольво“ и превращаясь постепенно в убежденного апологета рыночной экономики. Но судьбе отчего-то было угодно зло над ним подшутить и папу вновь пришлось вспомнить. Иван как-то не очень задумывался над криминальностью своих дел и уж во всяком случае полной несовместимостью их с выполняемой работой в МИДе. Но однажды, после бурно проведенной ночи, Иван попросту не смог прийти на работу и это сыграло весьма зловещую и роковую роль в его жизни. В самом факте прогула ничего из ряда вон выходящего не было, в МИДе, жившем ещё вполне по нормам совучреждений к таким вещам привыкли. Но так или иначе, МИД являлся организацией, где сосредоточены государственные тайны и специальное подразделение контрразведки периодически устраивало облавы, обыскивая на выходе сотрудников и вороша бумаги в их столах. Будь Рогов на месте, он бы уж нашел способ припрятать пару фальшивых накладных, спустил бы их в унитаз или проглотил в конце-концов. Но увы — Рогов в это время валялся без сил на диване с бутылкой пива в руке и был не в состоянии проглотить даже ложку сметаны. Итак, вышеупомянутые накладные приземлились не в его желудке, а на столе начальника отдела. На следующий день с Иваном никто из коллег не поздоровался, а шеф молча указал пальцем на дверь своего кабинета. Через 15 минут бледный и дрожащий Рогов из будки телефона-автомата истерично умолял папу что-нибудь, что-нибудь, что-нибудь предпринять, а иначе дело пойдет в прокуратуру, там крушение карьеры, суд и даже тюрьма, он просто сойдет с ума! Папа проникся. Его отношения с сыном последнее время не были блестящими, особенно когда сынок повадился зашибать деньги и и открыто смеялся над по-прежнему святыми для отца партийными идеалами. Но видеть сына на скамье подсудимых Рогову-старшему тоже не хотелось. Некоторые его бывшие коллеги сумели неплохо устроиться и при новых порядках, но менее удачливых соратников по борьбе не забывали. Через неделю всё так же трясущийся Иван был вызван в отдел кадров МИДа, где ему вручили приказ о назначении его помощником культурного атташе посольства России в одной малозначительной североафриканской стране. Ещё не верящий в своё спасение Рогов долго рассыпался в благодарностях отцу и безропотно подставил зад под все причитающиеся ему прививки от коварных тропических болезней. Случившиеся события произвели на Ивана столь неизгладимое впечатление, что он предпочел исчезнуть из Москвы тихо-тихо, не попрощавшись даже с ближайшими друзьями, не говоря уже о далеком сибирском партнере, сотрудничество с которым едва не стоило ему свободы. Мысль о том, что Моргунов понес из-за его внезапного отъезда серьезные убытки, не пришла Ивану в голову, сам же Василий Петрович не счел нужным сейчас об этом напоминать. Дело прошлое. Что те убытки, когда немного спустя пришлось бросить в Энске вообще всё! А этот Рогов может оказаться полезным…