Игорь Хрусталев - Делец включается в игру

Хорошая ведь машина, правда? Если честно? Ну и о чем тогда разговор!

«Н-новый русский, – бормотал я, усаживаясь за руль, – наверняка это слово придумали „старые советские“, чья молодость просвистела при коммунистах, а вовсе не английские журналюги».

Да, новый, да, русский.

Да, богатый.

У меня, между прочим, ваши дети с внуками трудятся и прилично зарабатывают. Тыща с лишним рабочих мест, если считать по полной – не хило, а?

И, заметьте себе, гипотетическая бабуля, язык в задницу администрации не засовываю, так что упрекнуть меня в разбазаривании средств налогоплательщиков не получится при всем желании.

За отсутствие с моей стороны таких традиционных для предпринимателей знаков внимания администрация меня шибко не любит и видит меня в самых сладких утренних снах искупающего неведомую вину перед государством на стройках народного хозяйства где-нибудь в Сибири. А еще лучше – в карцере какой-нибудь крытой тюрьмы.

Тут администрация кончает от счастья, просыпается и идет на работу. А там ей сообщают, что до воплощения сна в жизнь еще ох как далеко и надо напрячь силы, чтобы свалить Паратова.

И они напрягаются. Вот только как бы не надорвались ненароком…

Утренний поток мыслей неожиданно прервался. Я громко выругался и был вынужден резко затормозить, чтобы не наехать на бесформенную кучу, лежавшую посреди дороги. Черт меня дернул поехать этим переулком, чтобы сократить расстояние. Двинул бы, как все нормальные люди, по шоссе в объезд – не нарвался бы.

Куча, в миллиметре от которой остановились мои колеса, зашевелилась и с трудом поднялась на четвереньки. Этот человек был в доску пьян.

Я машинально посмотрел на часы. Восемь двадцать четыре. Недурно!

Алкаш, которого я чуть не задавил, производил довольно странное впечатление.

Дедок был явно «из хорошей семьи», не бомж. Несмотря на испачканное грязью лицо, он не выглядел алкоголиком. А одежда, если не учитывать неизбежную поношенность, часто встречающуюся у интеллигентных людей не очень большого достатка, вполне могла бы сойти для какого-нибудь заседания научного общества.

Я, честно говоря, уже был готов дать задний ход – выходить из авто очень не хотелось. Сейчас начнет вопить и требовать возмещения морального ущерба явочным порядком, продемонстрирует какой-нибудь застарелый синяк. А такому давать денег глупо – лучше уж прикуривать от купюр сигары, и то больше пользы.

Но человек повернул ко мне лицо и я на секунду приоткрыл рот от удивления.

Передо мной стоял на полусогнутых ногах, с трудом держась за ствол облезлого каштана… призрак. Самый настоящий призрак – человек из моей прошлой жизни. И какой человек, господа!

Я едва не переехал своей машиной своего научного руководителя – доктора медицины, профессора Юрия Владимировича Соколова.

В былые дни, когда я бросил работу врача-педиатра и ушел в противочумный институт «Вакцина», Ю Вэ, как мы называли Соколова в институте за его слегка монголоидную внешность, сразу проникся ко мне научной симпатией и взялся за молодого перспективного сотрудника со всей энергией своих шестидесяти лет. Через пять лет поступивший в «Вакцину» лаборант уже был членом Ученого совета института и заседал в обществе тридцати избранных с правом голоса.

Я не сразу понял, что Ю Вэ готовит себе достойную замену и одно время грешил на свою бабушку-эпидемиолога, о знакомстве с которой профессор пару раз мельком упомянул. Держа в голове их предполагаемый роман, я сначала слегка стремался, но потом быстро просек ситуацию и стал вкалывать. Тем паче, что работа предрасполагала к той самой самореализации, которую я не нашел на своем прежнем рабочем месте в желдорбольнице станции Тарасов-I.

Стремглав выскочив из «феррари» я едва успел подхватить Юрия Владимировича под руки – он уже намеревался снова рухнуть на мать-сыру, только в каком-нибудь более безопасном для его жизни месте. Как я понял, он выбрал кучу мокрой листвы под каштаном.

– А-а, Сережа, – с трудом пролепетал он, еле разжимая сухие слипшиеся губы. – Как странно вас встретить… в столь ранний час…

– А мне-то как странно, Юрий Владимирович, – проговорил я, невзначай подталкивая старика к машине, – вы даже представить себе не можете…

Я прекрасно помнил, что Ю Вэ и по-трезвой отличался завидным упрямством и весьма своеобразными понятиями о чувстве собственного достоинства.

Так что скажи я ему сейчас напрямую, что мол, подброшу до дома на своей тачке, он бы с гневом отверг мое предложение и попытался бы немедленно удалиться с гордо поднятой головой.

Впрочем, и трех шагов бы не прошел, если говорить по совести.

– Давайте немного посидим в тепле, поболтаем, – скороговоркой произнес я, уже усаживая Соколова на сиденье. – В кои-то веки свиделись…

– Да уж, – поджал он губы, – с тех пор, как ты забросил кандидатскую, я на тебя ч-чертовски разоб-биделся… И до сих пор сержусь.

Юрий Владимирович громко икнул в тот самый момент, когда я виновато разводил руками в ответ на его фразу. Выходило, что я еще и как бы оправдываю его теперешнее состояние – с кем, мол, не бывает.

– Н-да, напился я, – констатировал Ю Вэ, – что совсем даже неудивительно…

– Вы полагаете? – осторожно спросил я. – Наверняка у вас был весомый повод.

Честно говоря, я просто подсказывал Соколову ответ, так как боялся, что на самом деле никакого конкретного повода, увы, не было.

Я прекрасно был осведомлен о том, что некогда процветавшая «Вакцина» переживает сейчас не лучшие времена и дышит на ладан.

Если раньше благосостояние сотрудников зиждилось на закрытости учреждения, что влекло за собой нехилые надбавки за вредность и секретность, то во времена всеобщей гласности речь шла уже не о надбавках, а хотя бы о регулярной выплате зарплаты.

Впрочем, даже и не шла.

Большая часть сотрудников разгуливала в неоплачиваемых и размышляла о смысле жизни. Кстати, именно этот набивший оскомину вопрос и заставил меня расстаться в свое время с «Вакциной».

Услышав мое робкое предположение о конкретном поводе, Соколов откинулся на сиденье и зарыдал, прикрыв лицо ладонями.

Пьяные слезы обычно льются немеряно и, как правило, служат вступлением к занудному рассказу на тему «жизнь не удалась» и «когда же все это кончится». Но положение усугублялось тем, что данная проблематика обычно связана с возрастным кризисом и эти вопросы снимаются сами собой годам к шестидесяти. А Юрий Владимирович уже перевалил семидесятилетний рубеж. В такие годы человек устает бороться и делает вид, что помудрел.

Я не мог поверить в такой загадочный рецидив пораженческих настроений в столь почтенной возрасте. Присмотревшись к человеку, скрючившемуся рядом со мной и бессильно исторгающему соленую влагу, я начал подозревать, что повод у профессора, действительно, имеется, и что этот повод довольно веский, если заставил Ю Вэ потерять человеческий облик. Надо разобраться.