Виталий Гладкий - Мертвая хватка

– Извините, – покаянно вздохнул турок. – Я действительно работаю в "Шератоне"… только начальником охраны отеля.

– Это уже теплее…

Странно, но этот человек, как мне показалось, совсем нас не боялся. Фаталист? Или прошел соответствующую подготовку? Впрочем, зачем нам это знать? Попал он в наше поле зрения случайно, а значит, никакого отношения к турецкой контрразведке, по идее, не должен иметь. Тем более, что мне было известно, как спецслужбы Турции обставляют операции по поимке клиентов типа нас с Акулой. Узнай они маршрут нашего следования, здесь уже было бы полно полицейских и армейских подразделений.

Однако что с ним, черт его дери, все-таки делать?!

– Ладно, будем считать, что мы познакомились, – подвел я черту под допросом.

– Какого хрена? – возмутился Акула. – Ведь мы еще не закончили.

– На кой черт нам нужны его откровения? Да пусть он будет хоть комиссаром стамбульской полиции, нам от этого ни холодно ни жарко.

– Держать при себе этого хмыря очень опасно! Если ты, конечно, рассчитываешь на благополучный исход…

– Прикуси язык! – Мы говорили по-английски, но я не был уверен, что турок в нем не рубит. – Обсудим вопрос позже. А сейчас нужно перекусить. Я голоден как волк. Сколько мы с тобой не ели?

– Со вчерашнего дня.

– Вот-вот… Садись на переднее сиденье, – приказал я турку. – И веди себя прилично. Будем завтракать.

– Кто вы? – немного поколебавшись, спросил он.

– Меньше знаешь – спокойней спишь… – буркнул я в ответ.

Турок благоразумно замолчал. Я незаметно пригляделся к нему. Ночью, когда мы угоняли "фольксваген", нам было не до смотрин. Но сейчас лицо Хафыза Нихада мне почемуто показалось знакомым. Хотя, по здравом размышлении, за последние три года таких чисто турецких морд я насмотрелся по самое некуда, и теперь временами перед моим внутренним взором представал собирательный образ стандартного турка – наподобие фоторобота: черноволос, среднего роста, смуглолиц, нос крючком и небольшие усы. В общем – вылитый Нихад-эфенди. Если что и отличало его от моего фотосалата, так это сухощавость крепко сбитой фигуры, редко встречающаяся среди сильного пола, особенно после тридцати лет, – восточная нега и лень, позаимствованная у арабов еще с древних времен, превратили среднестатистического турка в хорошо откормленного сибарита с двойным подбородком и животом, наползающим на брючный ремень. Впрочем, такому образу больше соответствовали городские жители, особенно торговцы и те же портье. А наш пленник как-то выпадал из этого ряда…

Солнце выглянуло из-за горизонта, когда с нашей, весьма скудной, трапезой было покончено. Акула все еще пребывал под действием наркотиков в эйфорическом состоянии, и я пока мог не беспокоиться на предмет его уставно-патриотических побуждений пустить се-бе пулю в висок. Турок спал, слегка похрапывая. Чтобы уберечь его от лишних соблазнов, я связал ему еще и ноги. На что Акула только вздохнул с осуждением. Не знаю почему, но ему наш пленник не понравился с первого взгляда. И Акула готов был без лишних словопрений закопать турка на два метра вглубь и забыть, как его и звали. Что в нашем положении было весьма разумно и целесообразно. Но из-за последней ликвидации, по вине предателя-дагестанца превратившейся в кровавую бойню, мне и думать было противно о том, чтобы лишить жизни ни в чем не повинного человека. Я даже не решился спросить турка, женат ли он и есть ли у него дети. Так я пытался сохранить хотя бы крохи благоразумия. Иначе в экстремальной ситуации, когда понадобится его ликвидировать, я могу замешкаться из-за некстати проснувшейся совести, что всегда чревато.

День обещал быть ясным и теплым. Я загнал машину в кустарник с таким расчетом, чтобы ее не было видно даже вблизи. Нам предстояло долгое и тревожное ожидание.

Как быстро иногда несется время и как медленно временами тянется секунда!

Все, что я успел сделать перед тем, как ягуар взвился в воздух, это бросить свою ношу – тушу косули. Единственное стоящее оружие в данной ситуации, мой широкий и длинный охотничий нож за ненадобностью (я ведь шел по тропинке, а не пробирался через заросли) находился привязанный сыромятным ремешком к поясу с правой стороны. Ягуар уже летел, нацелившись вцепиться в горло, а я, словно при замедленной киносъемке, прокручивал в голове варианты защиты, немыслимо неторопливо занимая оборонительную стойку и – о чудеса! – вспоминал, где и при каких обстоятельствах я уже встречался с этим могучим красавцем.

Началось с того, что у нас один за другим исчезли два охотничьих пса, приобретенных господином Штольцем у полупьяного индейца в Манаусе. Собаки были так себе, беспородные дворняги, способные охотиться разве что на крыс возле городской помойки, но обладали живым добродушным нравом и весьма прилично несли по ночам сторожевую службу, облаивая любую живность, пытающуюся проникнуть внутрь лагеря в поисках съестного. Мы их все любили, за исключением герра Ланге; впрочем, как я успел разобраться, он относился к мизантропам, и любые проявления человеческих чувств воспринимались им с отвращением.

– Онса, [13]– в один голос заявили наши носильщики, когда утром обнаружилась пропажа всеобщих любимцев. С той поры мы усилили охрану лагеря, а суеверные индейцы, которые считали ягуара божеством сельвы, начали втихомолку приносить ему жертвы, оставляя в укромных местах куски мяса.

Иногда в утренние часы он бродил в окрестностях лагеря, ворча и похрюкивая или по-кошачьи мяукая, пока взбешенный Ланге не выпустил по зарослям наобум две обоймы из нарезного карабина. После этого ягуар оставил нас в покое, но все равно далеко от нашей экспедиции не ушел, в чем я убедился, застав его два дня назад за ловлей рыбы в километре от лагеря. Он лежал на берегу, где течение реки было особенно сильно, и время от времени быстро совал лапу в поток, чтобы выбросить на сушу дораду, большую хищную рыбу. Я не стал его трогать, лишь отметил, что этот красновато-желтый красавец с белой грудью – матерый зверь.

И вот сейчас он решил поохотиться на двуногую дичь. Обычно хищники на людей не нападают, в особенности имеющих огнестрельное оружие, но сегодня, похоже, я нечаянно перебежал голодному ягуару дорожку. Свои охотничьи угодья король сельвы бережет от чужаков, как ревнивый шах собственный гарем, и не дает спуску никому. Лишь пума, или по-иному кугуар, может составить ему конкуренцию, но, как рассказывали индейцы, только не в брачный период. А он как раз был в самом разгаре, когда могучий инстинкт продолжения рода, умноженный на голод и потребность защищать свою территорию, порождал свирепость сродни безумию…

Я ударил ягуара приемом "рука-копье" с низкой стойки, сымитировав выпад кобры из комплекса приемов даосской школы син-и [14], и молниеносным перекатом ушел в сторону, спасаясь от его острых когтей. Ягуар щелкнул зубами и, яростно взвыв от боли, покатился по травяному ковру с пригорка, возвышающегося над берегом реки. Примятая зелень окрасилась в темнокрасный цвет – я все-таки сумел пробить своими ороговевшими пальцами шкуру и мышцы на животе хищника, и из раны хлы-нула кровь. Будь у меня больше времени – секунда или две, – я вырвал бы его внутренности, но мне не хотелось, чтобы эта огромная кошка превратила мою кожу в лохмотья.