Виталий Гладкий - Кровь за кровь

– Не мандражируй, я тебя в напарники возьму. Копать можешь?

– Спасибо на добром слове. Я лучше на пенсию пойду. Мне одного твоего долга достаточно, чтобы безбедно прожить год. Не считая остальных… – Он потряс блокнотом с перечнем должников.

– Интересно, где ты свои накопления хранишь? – поинтересовался я с простодушным видом.

– Хочешь взять на гоп-стоп?

– Ого, какие мы слова знаем.

– С кем поведешься… – буркнул Жорж, подвигая ко мне вместительный стакан с коктейлем и орешки. – А все накопления я пустит в оборот. И их вовсе не так много, как тебе кажется. В нашей стране хорошо имеет только тот, кто всех имеет. То есть, власть.

Или тот, кто сидит на нефтяной или газовой трубе. Остальным достаются лишь крохи с барского стола.

– Птичка по зернышку клюет, а сыта бывает, – с видом пророка выдал я библейское изречение, и удалился в свой любимый угол, где стоял почти всегда пустующий стол.

С этого места подиум практически не просматривался, поэтому любителей созерцать чужие затылки находилось очень мало. Зато отсюда хорошо был виден вход в бар. Мои военные приключения научили меня не доверять никому и ничему, а в особенности оставлять свою спину незащищенной. Сколько салаг на этом погорело во время так называемой "чеченской" войны – не счесть. Уютная атмосфера какой-нибудь забегаловки в вечерний час и полная расслабуха в парной теплыни после многочасового поиска на морозе могла в мгновение ока взорваться автоматными очередями, которыми щедро сыпал любезный и услужливый чайханщик, совсем недавно угощавший нас люля-кебабом с мяса дохлой овцы и дрянной самопальной водкой. На войне выживает в основном зверь – осторожный, жестокий, коварный и хитрый; особенно эта аксиома касается человека моей воинской специальности. Эту истину мне не раз пришлось окропить собственным потом и кровью, потому она, словно колючий червь вгрызшись в мозги еще в армии, отравляла жизнь и на гражданке.

Увы, на сей раз мое уединение не состоялось. За столом сидел похожий на бомжа мужик и наливался джином под завязку. На мое приветствие он лишь хмуро кивнул, не поднимая головы. И медленно, врастяжку, выпил очередную порцию джина, даже не потрудившись разбавить весьма крепкий можжевеловый напиток баночным тоником, лежавшим в ведерке со льдом. Я пожал плечами – мне и самому нужен был в этот момент собеседник как зайцу стоп-сигнал – и с удовольствием присосался к хорошо охлажденному коктейлю.

Так мы и сидели в полном молчании битый час, размышляя каждый о своем. Я настолько увлекся своими фантазиями, что когда мой сосед по столу заговорил, то мне показалось будто его голос доносится откуда-то издалека, может, из заоблачных высей. Несмотря на прагматичный склад ума, я так и остался неисправимым мечтателем. В этот миг мне представлялся богатый американский дядюшка /которого у меня нет/, оставивший на смертном одре бедному племяннику Стасу двадцать миллионов долларов. Именно двадцать – не больше и не меньше. И я с увлечением подсчитывал во сколько мне обойдется вилла в Монако, яхта и престижная тачка; я остановил свой выбор на "феррари". На дорогих заморских путан я решил не тратиться; в крайнем случае выпишу из России двух-трех провинциальных телок и посажу их на оклад… скажем, две штуки в месяц плюс бесплатное питание и проживание. Кто от такого предложения откажется?

– Сильвер, ты меня слышишь?

Я вытаращился на мужика, сидевшего напротив, как на привидение. Совершенно незнакомая рожа!

– Стас, это я, Лопухов. Не узнаешь?

– Лопухов… – неуверенно сказал я, силясь вспомнить, откуда мне известна эта фамилия. – Да, да, конечно…

– Все-таки не узнал… – Мужик покрутил головой, будто разгоняя хмельной туман. – Мы учились в параллельных классах. И занимались у сэнсэя Ли тэквондо.

– Каррамба!? – я просто обалдел от изумления.

Валера Лопухов, пижон и дамский угодник в школьные годы, а после, как я слышал, кандидат наук и обладатель черного пояса мастера тэквондо – и этот испитый, грязный тип со слезящимися глазами, глотающий джин словно воду… нет, не может быть!

Прозвище Каррамба к нему прилепилось в шестом классе, когда он, начитавшись вестернов /в те времена еще полуподпольной и дефицитной литературы/, по поводу и без употреблял это достаточно невинное испанское ругательство. Последний раз я виделся с ним на выпускном вечере, когда Валерка притащил на бал совершенно офигенную телку, на которую пялились все половозрелые особи мужского пола, включая и нашего директора Николая Емельяновича, убежденного семьянина и пуританина, и которую наши уязвленные и поддатые девчонки едва не спустили со второго этажа по лестнице вверх тормашками.

– Неужто я так изменился? – с горечью в голосе спросил Лопухов.

– В общем… не очень… – осторожно ответил я – и покривил душой: вместо элегантно одетого молодца с румянцем на всю щеку и ростом под два метра, каким мне запомнился Каррамба по выпускному вечеру, передо мною сидел настоящий дистрофик, не брившийся по меньшей мере неделю.

Правда, одежда на нем была достаточно чистая, но казалось, что она с чужого плеча.

– А врать ты так и не научился… – криво ухмыльнулся Лопухов и допил свой стакан.

– Наверное, – пожал я плечами. – Артист из меня действительно хреновый.

Мы замолчали. Не знаю, что ощущал Каррамба, но мне было неловко, будто я в чем-то перед ним провинился. И я, и он сосредоточенно глядели на свои стаканы, время от времени отхлебывая по глоточку.

– Где работаешь? – наконец спросил Каррамба – только для поддержки разговора.

– На шабашках. Копай поглубже, бросай подальше, пока летит – отдыхай. Академий, в отличие от некоторых, мы не заканчивали, так что сам понимаешь…

– Понимаю, – хмуро кивнул Лопухов. – Но в наше время все эти академии до лампочки. Я уже полгода не получаю зарплату. И тоже перебиваюсь случайными заработками.

– Линяй за бугор. На умных и образованных там всегда повышенный спрос. Будешь черную икру есть ложками и кататься на "мерседесе".

– Таких, как я, пруд пруди. Легче пролезть в игольное ушко, чем получить вид на жительство, скажем, в Англии, а тем более – гражданство. Но мне туда и не хочется. Нет, я не квасной патриот, однако мне больше импонирует наш бардак, нежели их "цивилизованный" порядок, от которого за версту несет плесенью. Бывал, знаю…

– Возможно. Я об этом никогда не задумывался. Как однажды выразился мой приятель, наше поколение – это гумус, на котором лет эдак через тридцать пышным цветом расцветет подлинная демократия. Поэтому я терпеливо тяну свою лямку, чтобы мои потомки имели молочные реки и кисельные берега. Хотя, если честно, мне на эту весьма отдаленную перспективу наплевать.