Андрей Дышев - Петля для скалолаза

– Постой, – сказал Бэл. – С чего ты взял, что у него были с собой документы?

– Посмотри, как он упакован, – кивнул я на труп. – Это опытный альпинист. А ни один опытный альпинист не пойдет в горы без документов, без радиостанции или, на крайний случай, без радиомаяка. Ничего этого у него нет, но я подозреваю, что еще совсем недавно все это было.

– Не знаю, – пожал плечами Бэл и посмотрел на Гельмута: – Вы прикасались к трупу?

– Найн! – с возмущением ответил Гельмут. – Я и Илона стояли там! – махнул он рукой в сторону обрыва. – И смотрели на Стас!

– А Глушков подходил сюда? – спросил я Бэла.

Тот неуверенно кивнул.

– Все вроде подходили.

– Да! Клюшкофф ходил здесь! – подтвердил Гельмут.

– Эй, недотепа! – крикнул Тенгиз. – Бегом сюда!

Глушков подошел к нам, рассеянным взглядом посмотрел на труп, как человек, давно привыкший к смерти и мысленно похоронивший себя, и занялся своим носом.

– Ты шарил по его карманам? – спросил я.

– По его? – переспросил Глушков, опуская глаза. – По его не шарил.

– А по чьим тогда шарил? – задал я совершенно идиотский вопрос.

– Я? Ни по чьим.

– Чего ты волнуешься? – пожал плечами Бэл. – К чему весь этот шум?

– А к тому, что этот труп теперь будет висеть на моей шее!

– Странно, – усмехнулся Бэл. – Мне казалось, что ты больше обеспокоен своей судьбой заложника. А ты, оказывается, переживаешь из-за такого пустяка. Мы ведь тебя можем хлопнуть. Ты об этом не подумал?

– Могли бы – хлопнули бы давно, – огрызнулся я и пошел к рюкзакам, на которых с ужасным лицом сидела Мэд.

Все не так просто, не так просто, думал я. По альпинистскому кодексу чести обрезать веревку имеет право только тот, кто на ней висит – для того, чтобы спасти жизнь тем, кто страхует и уже не в силах веревку держать. А этого несчастного попросту сбросили – чик ножом по связке, и все. И даже не спустились к нему, не проверили, жив ли, не попытались эвакуировать вниз.

Тенгиз шел ко мне, глядя в карту.

– Куда дальше, Сусанин? – спросил он. – Заставишь лезть на эту скалу?

– С вами полезешь, – буркнул я. – Один Глушков чего стоит… Дай сюда!

– Ты чего? – толкнул меня Тенгиз.

– Вспоминаю, в какой стороне север, – ответил я, возвращая карту.

– И как, вспомнил?

Я махнул в сторону обширного снежного поля, простирающегося левее от Большого Когутая.

– Двигай в том направлении. Я устал топтать тропу. Если все время буду первым, то меня надолго не хватит.

Мы проходили мимо тела несчастного альпиниста. Мэд нарочно отвернула лицо в другую сторону. Глушков, засмотревшись на останки, сошел с тропы, продавил фирновую доску и упал. Гельмут стянул с головы свою шапочку и поднял айсбайль над головой, отдавая прощальный салют.

Было похоже, что у Гельмута болит ухо, и он крепко прижимает к нему греющий компресс.

– Как вы думаешь, Стас, в России есть гласность? – спросил немец, отнимая от уха маленький транзисторный приемник и утапливая в нем метровую телескопическую антенну.

Пот градом катился с меня. При помощи айсбайля и миски я вгрызался в снежник, выкапывая пещеру для ночевки. Я уже углубился на пару метров и начал проходку в стороны, оформляя свод.

– В каком смысле? – уточнил я у Гельмута и отколол большой кусок спрессованного снега, похожего на комок соли.

– «Радио России» слушал, – перечислял Гельмут, поочередно загибая пальцы. – «Новости Ставрополья» слушал. «Минеральные Воды» слушал. Никто не говорит про нас. Может быть, никто не знает, что случилось?

Я передал ему снежный кирпич. Гельмут поднял его над головой и протянул Глушкову. Тот вместе с Тенгизом пристроил его на снежном бастионе, который мы возводили для защиты от ветра.

– Этого не может быть, – ответил я, расширяя свод, чтобы посреди пещеры можно было выпрямиться в полный рост. – Телевидение наверняка в каждом выпуске рассказывает про нас.

– Дайте-ка мне посмотреть на ваш приемник! – попросил Тенгиз и протянул ладонь.

Ничего не подозревая, Гельмут отдал ему радио. Тенгиз взвесил прибор, покрутил какой-то тумблер и, неожиданно замахнувшись, кинул его в пропасть.

– Так будет лучше, – сказал он. – И вам спокойнее, и нам.

– Зря ты так, – сказал я Тенгизу. – Достаточно было вынуть батареи. Он той штукой ловил Берлин – последнее утешение.

– Купит новый. И вообще, я не вижу ничего странного в том, что о нас не говорят по радио, – пожал плечами Тенгиз. – Не говорят, значит, не о чем говорить. Упустили они нас, вот и стыдно об этом всенародно объявить. Пусть Глушкинсона это настораживает.

– С чего бы мне… – пробормотал Глушков и попытался изобразить что-то вроде улыбки.

– Как это – с чего? Ты что ж это, меня уже за своего друга принимаешь, а? Ты ж заложник! Кандидат в покойники! Пушечное мясо! Въезжаешь, Глухер фон Дебильсон?

– Сейчас мы все в одной связке, – негромко ответил Глушков, вытирая нос рукавом. – Ситуация уравнивает…

– Нет, все-таки нравится мне этот лопоухий! – широко улыбнулся Тенгиз и похлопал Глушкова по плечу. – Молоток! Философ! Ты кем работал при жизни?

– Курьером.

– Курьером! – Тенгиз поморщился. – Теперь все ясно. Теперь мне понятно, почему тебе так хочется уравняться с нами.

– Вы меня не совсем поняли, – разговорился Глушков. – Я не хочу уравняться с вами. Это без моего желания, непроизвольно делает ситуация. Я же только испытываю себя, определяю, где предел возможностей.

– Ты слышал? – заглянул ко мне в пещеру Тенгиз. – Вот народ пошел! Хапает без зазрения совести, где только может. На халяву волю тренирует, храбрость развивает и ни разу, засранец, не поблагодарил.

– Принимай кирпич! – сказал я и ткнул Тенгизу в лицо снежным обломком.

– Повежливее! – напомнил о своем положении Тенгиз. – Раскомандовался!

Когда пещера была готова и я стал заносить в нее вещи, ко мне присоединилась Мэд. Мы вместе разложили и разровняли палатку на полу, а поверх нее расстелили кариматы.

– Тебе нравится этот отель? – спросил я.

Девушка рассеянно кивнула. Она была чем-то озабочена и думала о своем. Я тронул ее за подбородок и вопросительно посмотрел ей в глаза. Мэд вздернула брови и кивнула на вход.

В пещеру зашел Глушков, поставил в углу канистру с бензином и примус и снова вышел. Я заметил, что он успел замусолить мой пуховик, который я ему по доброте душевной дал поносить. Наверное, когда ел, то ронял куски каши и тушенки на грудь. Правильно сказал Тенгиз – засранец.

Мэд привстала, выглянула из проема и снова подсела ко мне, прижимая палец к губам.

– У меня все не выходит из головы тот альпинист, – шепотом произнесла она.

– У меня тоже, – признался я.

– Я не могла тебе раньше сказать, рядом все время кто-то был. Там, на ледовой стене, когда ты поднимался, я случайно заметила…