Александр Бушков - Бульдожья схватка

Ошибки быть не может. Версия выстроена правильно. Цинично говоря, именно так и действовал бы сам Петр, окажись он на месте братца, козла безрогого. Да, шокирующе. Да, сенсационно. Но в кропотливо выстроенном Пашкой спектакле нет ничего неправдоподобного. Вполне жизненно. Вполне житейская коллизия. Случалось похожее и в нашем богоспасаемом Отечестве, и под другими географическими широтами. Чертовски жизненно, надо признать, комар носа не подточит. Все замотивировано.

Однако, чтобы план удался полностью, погибнуть должны трое. Подменыш — по известным причинам уже и мотивам, Катя с Надей — для полной завершенности и стопроцентной гарантии. А это…

А это обстоятельство — погибнуть должны все трое, — ежели вдумчиво прокачать, обязательно сужает возможности противника, ограничивает число его ходов и построений. Рациональнее всего — выбрать ситуацию, когда трое гибнут разом. И это должно быть именно покушение, с огнестрельным оружием. Никакого циана в компот. Свихнувшийся маньячок Елагин должен, судя по двум предшествующим эпизодам, и в третий раз применить навыки призового стрелка. Еще и потому, что настоящий маньяк строго следует однажды выбранному методу. Опять-таки игровое поле противника выглядит суженным…

Елагин, очень похоже, совершенно не понимает, что ему с самого начала уготована роль такого же манекена, каким оказался Петр, — Пашка должен был впарить своему убийцу какую-то чертовски убедительную липу. А на деле, конечно же, позаботится, чтобы исполнитель не пережил жертв. Так, это направление мы пока не разрабатываем, не время…

Он вдруг поймал себя на том, что не может вспомнить Киру. Какие-то взгляды, жесты, повороты головы помнит, походку, волосы, смех, а представить всю решительно не в состоянии. Жалость к ней, неповинной, так ничего и не узнавшей, таилась где-то на периферии сознания, и в этом не было ничего циничного — предстояло спасать живых, наплевав на саднящую душу.

Лишний раз убеждаешься, что все, абсолютно все в нашей жизни имеет началом и корнями библейские сюжеты. Как же, Исав, «человек косматый», искусный в звероловстве человек полей, простяга и тугодум. И брат его Иаков, человек кроткий, живущий в шатрах. А поскольку «шатры» уже в те времена подразумевали некую цивилизованность, обитавший в них кроткий человек в конце концов и сплел интригу, одурачив простодушного зверолова. Но потом…

Потом Исаву было предсказано: и ты будешь жить мечом твоим и будешь служить брату твоему; будет же время, когда воспротивишься и свергнешь иго его с выи твоей.

В самом деле, настало время… Речь уже не об иге, а о жизни.

Итак… Просчитавши все, приходишь к выводу, что вариантов будущего имеется только два.

Можно плюнуть на все и сбежать. Объявиться в Новосибирске, с ошарашенным видом узнав о собственной смерти, кинуться по друзьям и знакомым, бия себя в грудь, доказывая, что на самом-то деле ты подрабатывал где-то в провинции либо запил. Каким образом с Кирой в машине оказался некто неизвестный в твоих орденах и при твоих документах? Помилуйте, я и сам теряюсь в догадках. Нет, никакого злого умысла не подозреваю (ибо — недоказуемо). Дичайшее стечение обстоятельств. Доказать, что Петр — это все же Петр, будет не так уж трудно: масса народу подтвердит, стоит трудолюбиво напомнить им о встречах, разговорах, продемонстрировать свою подпись, без запинки перечислить, что лежит в контейнере с пожитками, и так Далее, и тому подобное. После некоторых мытарств удастся себя «оживить». Пожалуй что, при таком раскладе Пашка ничего против него не предпримет — это уже совершенно другой коленкор…

Вот только сбежать — означает бросить Катю. Даже если этот козел и оставит ее в живых, жизнь ей будет не в жизнь. Нельзя ее бросать, любимую женщину, свою мечту, ожившую во плоти и настигшую как молния или солнечный удар…

Значит, придется драться. Ну, а дракой нас не запугаешь. Видывали виды. Ничего нового, по сути, в этой истории и нет: снова очередной гад хочет добраться до нашей шкуры, а мы постараемся сделать все, чтобы вышло как раз наоборот.

Страха не было. Была смесь азарта и мрачной веселости — явление, давно известное не одним лишь военным людям. Так уж человек устроен: пугает неизвестность и затянувшееся ожидание, меж тем как угроза сама по себе лишь вызывает прилив в кровь того самого яростного азарта.

Он, уперев локти в полированный стол, с силой провел ладонями по лицу. словно сбрасывал некую маску, стянувшую кожу. Итак, деремся. За себя, за тех, кто внезапно оказался полностью от твоего боевого искусства зависящим. Деремся.

Выкрикнуть обвинения в лицо — значит показать себя идиотом и умереть, как идиот. Уж что-нибудь да придумают… Следовательно, воевать надо потаенно. Чтобы все происходило как бы само собой. Чтобы они сцепились.

Есть в закрытых учебниках такое понятие — управляемый конфликт. Облеченная в наукообразную форму старая, как мир, истина — разделяя, властвуй. Сыграть на противоречиях, ударить в слабые места.

А где у нас слабое место? Да в самих людях, конечно. Они нервничают, они напряжены, они, очень может быть, втихомолку подозревают друг дружку в черных замыслах — и, безусловно, не ошибаются. Круг посвященных в тайну подмены страшно узок, но внутри него непременно существует еще более узкий круг знающих. Одни знают только о подмене, другие рассчитали, кто из знающих должен остаться в живых, а кого следует списать в издержки производства, как Елагина. Стравить их вполне возможно. Мотивы опять-таки известны с седой древности и весьма немногочисленны: власть, тщеславие, страх, деньги.

Деньги! Благо деньги наличествуют, и немалые…

Но прежде чем продумать этот вариант до мелочей, он решил окончательно разобраться с кассетой. Вернул ее к самому началу, остановил кадр.

Да, никакой ошибки. Квартира, где вся эта гнусь происходила, располагалась в том же доме, четырехугольником замкнувшем дворик. В кадр попал синий «Хаммер» с запомнившимся номером, тот самый, что каждый день стоял в их дворе. И трансформаторная будка та же самая, приметная. И детский городок с резным деревянным ежиком высотой примерно в метр. Только этаж не пятый, а, примерно прикидывая, третий-четвертый. Если провести воображаемую линию, разделившую бы дом-квадрат на два треугольника, то его квартира и хаза— «киностудия» расположены на катетах одного из них… Из окон одной квартиры просматривается вторая, и наоборот.

Учтем…

Правильно говорят, что утро вечера мудренее. Проснулся он, уже не испытывая ни тягостной тревоги, ни прежнего саднящего беспокойства. Опасность, и нешуточная, осталась, но отношение к ней стало ровное. Вполне даже профессиональное. О ней не следовало забывать, ей следовало противостоять достойно — и только. Никакой, с позволения сказать, лирики…