Андрей Воронин - Наперегонки со смертью

— А е-мое!..

В помещении повисла тяжелая гнетущая тишина. Каждый из офицеров хорошо понимал, в какую паршивую историю они все теперь влипли.

От военных следователей хорошего не жди. Затаскают на допросы, на снятие показаний. Затребуют кучу справок, документов, рапортов. Вынесут какое-нибудь частное определение о неполном служебном соответствии и разгильдяйстве, которые проявились в недостаточном контроле над вверенным подразделением…

С другой стороны, «духи», если прознают про этот случай, взлютуются. Кишлак сразу же перестанет быть «замиренным». Сами «хадовцы», союзнички, так сказать, в злейших врагов превратятся.

Блокпост этот самым проклятым местом станет — ни одного дня покоя не будет.

Опять же — за дела такие от начальства благодарности не жди. Мало того, что органы затрахают, так все поощрения, представления, отпуска — все медным тазом для них накроется…

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Банда выставил на стол бутылку водки, вскрыл штык-ножом банку говяжьей тушенки, подвинул ее поближе к женщине, положив рядом ложку, и повернул жестянку этикеткой с изображением головы коровы к неожиданной гостье.

— Ешь! Это не свинина, вам, мусульманам, можно, — Бондарович сказал фразу ласково, чтобы она поняла его хотя бы по интонациям голоса.

Затем налил водку в стакан и тоже пододвинул к афганке, но та в ужасе протестующе замахала руками.

— А, елки, забыл! Этого-то продукта тебе твой Аллах не позволяет, — с досады старлей одним махом вылил водку на пол, к общему неудовольствию взводных, дружно потянувших носами запах вылитой жидкости.

— Сашка, на хрена?!

Но Банда только отмахнулся от них.

Женщина несмело взяла ложку, и Бондарович ободряюще ей улыбнулся.

— Ты ешь-ешь, не бойся! Потом ложись, отдохни, — он кивнул на свою койку, знаками, закрыв глаза и ненатурально захрапев, показывая, чего от нее хочет. Затем повернулся к взводным:

— Пошли, пройдемся.

Офицеры поднялись и потянулись к выходу.

— Петр, — остановил Сашка командира второго взвода, лейтенанта Акулика, — ты посиди здесь, с ней, ладно? Поговори с ней спокойно, чтобы не нервничала, не боялась. Постарайся не выпускать ее пока. Пусть успокоится. Я кое-что придумал — так вдруг получится…

— Конечно, посижу. А вы куда?

— Да пойдем с архаровцами востряковскими разбираться. Надо же что-то делать.

Они с Востряковым направились к блиндажу.

У дверей каптерки с автоматом на плече, охраняя Савельева, маячил кто-то из новобранцев. Сашка про себя посетовал, что никак не может запомнить их имена, а ведь ребята уже по неделе в его роте. Ну ничего, в первом же нормальном бою все запомнится само собой.

Они вошли в блиндаж, всматриваясь в его холодную темноту — сразу с солнца разглядеть здесь что-либо в подробностях было невозможно. Наконец увидели — в самом углу, на почетном дембельском месте, лежал, скорбно прикрыв глаза, связанный Грушевский.

— Во, погляди на своего героя, — кивнул Банда на Грушу, обращаясь к Вострякову. — Додумался твой горный орел — на командира с кулаками бросился. Бабу я ему, видите ли, поиметь помешал…

— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться! — мигом открыл Груша глаза и попытался, несмотря на связанные ноги, по-уставному вскочить при появлении командира. Но острая боль, в плече снова отбросила его голову на подушку, и Груша, не удержавшись, даже застонал.

— Помолчите, товарищ сержант! — с подчеркнутой строгостью прервал его Бондарович. — Не о чем мне с тобой теперь разговаривать… Анушидзе, развяжи-ка его!

Когда Грушу развязали и освободили туго прибинтованную к телу руку, Банда сел рядом с ним на лежанке, чтобы разобраться с травмой. Плечо уже опухло, и куртку с Груши совместными усилиями стянули с большим трудом.

Старлей принялся умело, с пониманием, ощупывать плечо и предплечье сержанта.

— Где болит? Здесь?

— Ага, — чуть не взвыл от боли Груша, ежась под жесткими пальцами Банды.

Тот сосредоточенно тискал руку сержанта.

— А хрен я тебе не полностью отбил? Шевелится еще? — специально отвлек Банда внимание Грушевского, и когда тот невольно ошарашенно опустил глаза к своим штанам, сильно и четко, как учили когда-то в Рязановке, дернул за руку, вправляя на место вывихнутый сустав.

— Ай, бля, твою мать! — заверещал травмированный, пронзенный острой болью.

— Не ной! Рукой пошевели… Ну вот видишь, целый. До дембеля заживет… Или до суда.

— Товарищ старший лейтенант… — снова заканючил сержант, просительно заглядывая Банде в глаза.

— Заткнись пока. Я тебе слова не давал… Анушидзе, собери здесь всю роту. Всех, свободных от караула. И этого, Савельева, тоже сюда.

Когда через несколько минут все собрались и устроились кто где, Банда сел посередине блиндажа на перевернутый ящик и, чеканя каждое слово, будто гвозди вбивая, в тяжело повисшей тишине произнес:

— То, что сегодня произошло, — позор. Вас, — он смерил взглядом Грушевского и Савельева, — я всегда уважал как хороших солдат. Мы вместе не раз были на волосок от смерти, но в вас я был уверен всегда… Сейчас я вас не уважаю. Вы — не мужики! Слава Богу, что через несколько дней вы дембельнетесь, и я никогда не пойду с вами ни в рейд, ни в разведку…

Он помолчал несколько минут, собираясь с мыслями, и никто не посмел в это время издать ни единого звука.

— Но все вы, — обвел взглядом Сашка собравшихся бойцов, — сволочи. Никто не помешал, ни у кого совести не оказалось… Я вам про интернациональный долг трындеть не буду, это вам и замполит расскажет, когда в гарнизон вернемся. Я вам только одно скажу — если эта несчастная кому-нибудь из своих обмолвится о том, что вы с ней сотворили, «духи» вам будут каждый день «лекции читать» по интернациональному долгу…

Бондарович снова помолчал, а потом резко закончил свою небольшую речь:

— Короче, так. О происшедшем здесь я пока никому не доложу. Вам всем советую тоже — ни слова.

Никому, ясно? Даже другу из соседней роты. Но если это дело всплывет, все, кто виноват, пойдут под суд. Покрывать никого не буду. Ни за глупость детскую, — он глянул в сторону новобранцев-«держателей», — ни за геройство в прошлом, слышите, Савельев с Грушевским… Все понятно? Вопросы есть?

…В тот раз их пронесло. Женщина, вернувшись в кишлак, видимо, промолчала. Савельев и Грушевский дембельнулись, а оставшиеся бойцы их роты несколько месяцев подряд рвали все жилы, прилагая абсолютно немыслимые усилия, чтобы вернуть уважение своего Банды…

Сашка положил автомат рядом с собой на сиденье и жадно закурил.