Андрей Воронин - Наперегонки со смертью

Но столько же раз его представляли и к наградам, и буквально через год грудь теперь уже ротного старшего лейтенанта Бондаровича украшали два ордена Красной Звезды и «За службу в Вооруженных Силах».

Солдаты буквально балдели от своего командира, а новички, встречаясь с однокашниками по термезскому карантину, с гордостью травили байки про своего старлея Банду. Кстати, кличка эта закрепилась за ним не только среди офицеров, но и среди солдат, и он совершенно не обижался, когда в бою какой-нибудь молокосос рядовой истошно вопил:

— Банда, слева прикрой!

Но так же, как «духам», не спускал он ничего и своим ребятам.

Он не прощал не только нарушения боевого устава и своих команд. Он не прощал малейшего отступления от того морального идеала, которому должен был, по его представлению, отвечать «воин-интернационалист».

Однажды на блокпосту неподалеку от Кандагара, в горах, где по склонам густо рассеялись кишлаки и крестьяне чуть ли не толпами ходили по дороге мимо обложенного мешками с песком укрепления советских солдат, произошел случай, который мог обернуться весьма большими неприятностями и для самого Банды…

Стоял жаркий июньский день, и блокпост тихо дремал, утомленный коротким ночным боем с невесть откуда взявшимся маленьким отрядом «духов».

Банда и сам расслабился. Они до одури играли со взводными в карты, где ставкой неизменно служили бумажки в десять внешпосылторговских чеков, которые с удивительным постоянством кочевали из одного кармана в другой, не желая, видимо, нигде надолго задерживаться.

Сашка почувствовал, что от чередования бесконечных «прикупов», «хвалей» и «пасов» голова его начинает раскалываться и протяжно гудеть, угрожая полным отказом в работоспособности, а потому старший лейтенант бросил наконец карты и вышел из офицерского укрытия во внутренний дворик блокпоста, чтобы хоть чуточку проветриться.

Он закурил, подошел к укрепленной внешней стене их заставы и, привалившись спиной к мешкам с песком, замер, запрокинув голову, разглядывая сначала небо, а потом склоны гор и кишлак, что раскинулся километрах в трех от их укрепленной точки на берегу быстрого ручья.

«Хорошо-то как!» — Банда чуть не произнес это в полный голос.

За эти проклятые месяцы он совершенно разучился смотреть на окружающую природу как на красивый экзотический пейзаж, рассматривая эти горы, ложбины, перевалы и ущелья исключительно как плацдарм для боевых действий.

Вот и сейчас он поначалу поймал себя на мысли, что занимается элементарной рекогносцировкой, оценивая позицию их блокпоста с точки зрения военной науки: на предмет доминирования над местностью, просматриваемости подступов, открытости секторов обстрела и привязки линий огня, неуничтожимости во время предполагаемого боя основных ориентиров на местности… Но ведь он хотел другого! А потому безжалостно выбросил. всю эту дребедень из головы, насильно заставил себя посмотреть вокруг иными глазами — и вдруг… увидел.

Старлей увидел синее-синее небо над головой, прозрачность и бесконечность которого поражали воображение. Отсюда, с высоты, которую занимал блокпост, линия горизонта казалась неимоверно далекой, и только с юга ее приближали еще более высоко вздымавшиеся горы.

Может быть, впервые не выискивая за камнями или в кустах огневой точки «духов», Сашка обвел взглядом зеленые склоны, пыльную извилистую дорогу, пробегавшую мимо их заставы и исчезавшую в кишлаке, желто-красно-серые глиняные хибарки афганцев, похожие отсюда на спичечные коробки, в беспорядке разбросанные по земле и уж с совершенно немыслимой для европейского глаза хаотичностью прилепившиеся друг к другу.

Спокойствие, безмятежность пейзажа, тишина, неподвижно повисшая в жарком южном воздухе, были так красноречивы, так величественны, что совершенно невозможно было поверить в то, что в этой чужой стране, на этой прекрасной земле идет война, рвутся ракеты и снаряды, мины и гранаты, кромсая живое тело земли. И каждую секунду ты и твои товарищи ходят по этой земле, что называется, под Господом, рискуя в любой момент отправиться туда, на это безмолвное и бездонное небо…

Банда встрепенулся, отгоняя подальше остатки лирики, затоптал сигарету и хотел было снова потащиться к брошенным картам, как вдруг услышал странный шум, доносившийся из блиндажа первого взвода. Впечатление было такое, что там идет то ли драка, то ли цирковое представление: крики, ржание, гогот, улюлюканье, периодически слышался грохот падающих ящиков, какая-то совершенно непонятная возня.

— Опять надолбаяись, скоты! — в сердцах сплюнул Сашка, направляясь к блиндажу. — Небось теперь снова «молодых» жизни учат…

Ни для кого из боевых офицеров не было секретом, что больше половины личного состава долбится, ширяется и всяческими иными способами ловит кайф, то есть, выражаясь человеческим языком, употребляет анашу, героин и самые разнообразные транквилизаторы. Случалось, и в бой ребята шли с расширенными от «травки» зрачками, не боясь ни черта, ни дьявола и круша все, что ни попадя на своем пути. А зачастую совершенно глупо и бессмысленно погибали, подставляя под пули свои молодые и безрассудные стриженые головы.

Ловить, запрещать или наказывать их было бесполезно — «косяки» ходили по рукам почти легально, и даже в гарнизоне на гауптвахте, в камере, при случае с легкостью можно было «отъехать», купив по абсолютно приемлемой цене нужную дозу прямо у караульного.

Командиры пытались, конечно, как-то влиять на солдат, но, видя тщетность этих попыток, старались добиться хотя бы одного — полной трезвости и ясности мысли у постовых и караульных. Это, в принципе, удавалась — здесь, в Афгане, слишком многое зависело от того, кто и в каком состоянии охраняет склад или покой своих товарищей. Вот где уж воистину ставка была больше, чем жизнь!

Потому как ставкой становилось сразу множество жизней.

Но с другой стороны, многие офицеры и сами были не прочь «забить» «косяк» — другой, особенно перед рейдом или маршем. Что ни говори, а перегрузки «травка» снимать помогала очень даже эффективно.

Сам Сашка никогда не позволял себе такой вольности — воевать под кайфом, но не мог осуждать за чертово пристрастие своих товарищей. А потому сейчас Банда шел к блиндажу лишь только затем, чтобы приструнить особо буйных и разгулявшихся — снизить, так сказать, накал страстей среди личного состава вверенного ему подразделения.

И вдруг у самого входа, когда Сашка уже даже согнулся перед низкой притолокой, ему почудилось, что изнутри донесся женский вскрик, тут же резко оборвавшийся, а затем раздалось жалобное хрипение, перебиваемое стонами.

Сашка рывком распахнул дверь.