Джон Фарроу - Ледяной город

«Дальше будет хуже», — сказал себе сержант-детектив Эмиль Санк-Марс. Стоя на светофоре в ожидании смены красного света зеленым, он скорчил недовольную гримасу и подумал: «Еще не вечер».

Когда он продолжил путь, темные очертания горы окутывал туман, но мягкий свет креста на ее вершине служил ему ориентиром, снова напоминая, что он — Санк-Марс, все ближе продвигается к центру событий, где ему уготована главная роль.

Они пришли посреди ночи. Еды с собой не принесли. Восемь «Ангелов ада» вошли в небольшое помещение и в два ряда встали по бокам кровати, на которой сидела Джулия Мардик, закрыв глаза от слепившего ее верхнего света. Мужчины молчали. Они стояли вокруг ее кровати как безгласный древний греческий хор, намеренно низведенный до уровня, который уже нельзя было назвать человеческим, а она была напугана, голодна, одинока и вконец сломлена. Они были в своем истинном обличье — одежде байкеров.

— Пожалуйста, — еле выговорила она, — не делайте этого.

Джулия ничего не ела с тех пор, когда пообедала на корабле. Долгие часы ее держали почти в полной темноте — неясные блики тускло мерцали лишь в тех местах в перегородках и потолке, куда были выведены трубы. Но и этого освещения хватало, чтобы видеть, как к ней подходили крысы и обнюхивали ее. Она провела там всю ночь и даже сесть не могла. А наутро к ней пришел капитан. Сквозь слезы она спросила его:

— Они собираются меня убить?

Он ткнул в нее указательным пальцем и ответил:

— Не убивать тебя на моем корабле.

Она так и не поняла, была ли это хорошая новость или смертный приговор. Капитану, казалось, сильно не нравилось все происходящее. Он отвел ее в туалет, а потом опять приковал наручниками к трубе.

На следующую ночь капитан перевел Джулию в отдельную каюту, где ее заперли, но уже без наручников. Там хоть воду можно было пить. Днем она дала обещание не устраивать скандалов, и ее вывезли из порта на БМВ через пост охраны. Потом они долго ехали по шоссе на восток от Монреаля, на территорию, которую контролировали «Ангелы ада», в район, называемый «восточными городами».

Там ей выделили отдельную квартиру.

Но и в тот день ее ничем не накормили, а стояла уже глубокая ночь.

Человек, которого она знала под именем Жан-Ги, подошел ближе и встал сбоку от других, как будто готовился к какой-то церемонии или ритуалу. В отличие от других он никогда не носил байкерского прикида, а всегда одевался с иголочки. И теперь он был одет в розоватую рубашку и бежевый костюм. Она бросила взгляд на остальных — все они смотрели на нее безо всякого выражения, животы вываливались из штанов, они переминались с ноги на ногу, позвякивая цепочками, у некоторых были ножи, на куртках — нашивки с костями и черепами. На пальцах у байкеров поблескивали перстни и кольца, на шеях болтались цепочки и медальоны с подвесками, тела их были покрыты татуировкой. Патлатые и нечесаные, со слезящимися глазами, свалявшимися бородами, мужчины смотрели на девушку бесстрастно, как каменные изваяния. От них разило джином и сильно, удушливо воняло потом. Жан-Ги, весь в бежевом, стоял сбоку, скрестив руки как директор похоронного бюро, и, казалось, чего-то ждал. Джулия беззвучно взмолилась:

— Пожалуйста, не надо…

И тут вошел он — Царь. Мужчина был безукоризненно одет, как будто костюм ему шил тот же портной, что и Жан-Ги, с той лишь разницей, что на нем не было пиджака. Она заметила, как похрустывает его накрахмаленная рубашка, как отлично отутюжены брюки, узел черного галстука был чуть ослаблен у воротничка. Как и в первый раз на корабле, перед тем как он приковал ее наручниками к трубе, Джулию поразили его тяжелый взгляд и полные губы. На этот раз в тусклом освещении она еще заметила, что у него острые скулы и слишком оттопыренные уши, из-за которых, возможно, его голова выглядела как-то странно, непропорционально. Она подумала, что лет ему где-то под пятьдесят или немного меньше. Царь взял стул от скромного столового гарнитура, и Джулия вдруг испугалась, что он размозжит ей голову. Она вздрогнула и сдвинулась к краю кровати, но мужчина повернул стул к ней спинкой, поставил его у изножья кровати, сел и упер локти в спинку.

Ей хотелось поймать его взгляд, разглядеть в нем хоть что-то человеческое.

— Мы тебя называем банкирская дочка. Об этом должен быть один анекдот.

Она чуть поежилась под одеялом, пытаясь ощутить собственное тело. Девушка была полностью одета.

— Она была всего лишь банкирской дочкой… — голос ее срывался, она слышала надсадное дыхание этих вонючих мужиков, и ей казалось, что некоторым из них трудно держаться прямо, — …но все мужчины брали у нее взаймы.

— Мне говорили, что с чувством юмора у тебя нет проблем.

— Кто это мог заметить? Никто из тех, с кем я… — она еще как-то пыталась быть смелой.

— Заткнись. На этот раз мы здесь не для разговоров.

Джулия замерла, сердце ее отчаянно колотилось в груди. Ей стоило огромного труда не взмолиться о пощаде. Ей казалось, что этот огромный малый мог, если бы захотел, просто разорвать ее пополам.

Царь сказал:

— Ты нам сделала добро, Хитер Бантри. Деньги, которые двигал твой отец, — хорошие деньги. Это прекрасные деньги, да? Чистые деньги. Ты меня поразила. Полиция так не может двигать деньги.

Она прикрыла рот руками и глубоко вздохнула.

— Последние дни тяжелые для тебя. Нам нужно это знать. Она мягкая как пастила? Или у нее достаточно силы? Что мы сделали с тобой не так плохо. Но мы делаем тебе хуже, чем полиция, хуже чем женская тюрьма. Ты перенесла нас. Это хорошо. Это показывает мне, что ты не пастила. Как ты стала такой сильной, Хитер Бантри?

Она еле могла говорить.

— Я вовсе не такая сильная, — возразила она. Селвин учил, что сильной ей быть нельзя, сила может вызвать у них подозрения.

— Ты знаешь, кто есть в комнате, Хитер Бантри? — спросил Царь, сидя на стуле. — Ты здесь вместе со знаменитыми мужчинами, названными «грязное меньшинство». Ты знаешь, почему они так названы?

Она отрицательно покачала головой.

— Это знаменитые мужчины, о них говорят в телевизионных новостях. Тебе бы надо их знать. Они могут быть твои друзья. Каждый сделал себе такое имя, убив какого-то подонка для нашего бизнеса. Что ты думаешь, Хитер Бантри?

Она не могла ни говорить, ни дышать, ни думать.

— Я себе говорю, у тебя есть рот, да? Я хочу слышать, что ты говоришь. Ты чувствуешь, что тебе показали уважение, банкирская дочка, что ты вместе с этими знаменитыми мужчинами?

Джулия попыталась ответить, но у нее совершенно пересохло горло. Она сделала над собой усилие и ответила:

— Да.

— Тебе бы не надо спать в одежде. Сними одежду для меня. Ей стало так страшно, что о стыдливости или стеснении она уже не могла думать. Пока девушка раздевалась, у нее так сильно кружилась голова, что она не совсем соображала, что делает, каждая пуговица давалась ей с огромным трудом.