Джон Фарроу - Ледяной город

— Может, и так. Только единственный раз, когда я его там видел, он говорил с Акопом. А вы знаете, теперь Акоп мертв.

Мэтерз кивнул и перевел дыхание, чтобы лучше контролировать собственные чувства.

— Значит, ты оттуда просто выскочил, или что?

— Я ему сказал, что мне это не интересно. Он засмеялся и ответил, что я не понял. Он ко мне наклонился, понимаете, и стал в ухо нашептывать. Меня даже жуть прошибла. Он сказал, что у него ко мне деловое предложение. Я спросил его, какое. Тогда он стал говорить по-другому, у него даже выговор изменился. Как будто он теперь настоящим своим голосом говорил, а сначала подражал кому-то. Он мне сказал, что хочет, чтоб я с Каплонским кое-что перетер. Сказал ему пару ласковых. Он сказал, что хочет, чтобы я ему в ухо жучка вставил.

— Он так и сказал? Слово в слово?

— Да, жучок в ухо. А у меня из-за Акопа поджилки дрожали. Поэтому я сказал ему, что не могу этого сделать. Я с Каплонским никогда не разговариваю. Он мне сказал, что за один разговор пятихатку даст. Я от страха чуть штаны не обмочил. Ведь Акоп тоже с тем малым сначала языком зацепился, а потом его замочили. И мне, понимаете, этот урод пять стольников предлагает, чтоб я с шефом побазарил, так что, мне после этого считать, что он не опасен? Я не знаю, что там делается, и знать этого не хочу.

Мэтерз почесал шею под воротничком.

— Давай-ка, Джим, присядем. Опиши мне, пожалуйста, того малого. Расскажи мне все, что тебе в нем запомнилось. Не торопись. Постарайся вспомнить все до мельчайших деталей. Ты хорошо сумел замести следы, но все-таки кто-нибудь сможет тебя выследить, как это сделал я. Прежде всего, расскажи мне все, что запомнил. Рост, цвет волос, прическа, цвет глаз, одежда, украшения, какой у него был выговор, отличительные особенности, все. Давай, Джим, рассказывай.

Детектив Мэтерз сел на неуклюжий диван. Он раскрыл блокнот и стал аккуратно записывать. Он записал все детали, перечисленные жестянщиком, выудив у свидетеля дополнительные подробности, как будто был большим художником, с любовью отделывающим почти написанный портрет. Ему очень хотелось понять, кто же был на нем изображен. Особенно важной деталью, которую он подчеркнул тремя чертами, был шрам размером в два ногтя на пальце, который выглядел как заплатка, под правым глазом.

Следуя указанию доктора, Джулия Мардик разделась в небольшом смотровом кабинете. Хотя врач поставила обогрев помещения на максимум, в комнатке все равно было прохладно. Джулия накинула тонкий халатик, который дала ей врач, взобралась на гинекологическое кресло и положила ноги на упоры. Несмотря на надписи граффити в студенческом городке, она была совершенно уверена в том, что Бог женщиной не был. Если бы Господь был женского рода, он никогда не стал бы оснащать женщин таким сложным половым аппаратом. И еще это проклятое влагалищное зеркало! Господь должен был быть женоненавистником, если допустил изобретение такого устройства. Его создание наверняка восходит корнями к чудовищным орудиям пыточных камер.

Доктор Мелоди Уизнер вошла через несколько минут, на ее губах играла широкая, открытая улыбка.

— Ну, давай посмотрим, что там у нас, — мелодично проворковала она.

Сначала она, по крайней мере, нагрела зеркало. Джулия охнула, когда инструмент стал входить в ее тело. На лбу выступили капельки пота. «Какое унижение», — мелькнула мысль.

— Ты уже в курсе, что у тебя загиб матки?

— Это у меня наследственное, — отмахнулась Джулия от слов доктора. — Ну, может быть, это и не совсем так, но у мамы то же самое. У меня что, с этим проблемы? Мама говорит, что она как-то справляется, а я не могу.

— С этим мы закончили, — сказала врач, вынимая инструмент и снимая резиновые перчатки.

— И каков приговор?

— Джулия, у тебя очень высоко расположенный и узкий вход во влагалище. Иногда такую особенность строения тела называют «скачка с препятствиями».

— Что это значит? — Джулия снова откинулась на спинку.

— Отсюда боль, которую ты испытываешь при половом акте, неприятное ощущение…

Врач смолкла.

— Значит, это не остаточные явления, связанные с моей девственностью?

Так ей было сказано после предварительного обследования. Джулия сняла ноги с упоров и слезла с гинекологического кресла.

— Это не связано ни со шрамами, ни с проблемами тканей.

— Значит, все дело в матке, так?

— При половом акте из-за ее расположения шейка матки касается полового члена, и это может вызывать боль.

— Так всегда и бывает! Но это чувство, будто во мне что-то рвется — описать это ощущение невозможно, — а от мужского члена я себя чувствую не лучше, чем от этого зеркала.

— Боль, которую ты испытываешь, Джулия, и ощущение неудобства, скорее всего, не пройдут.

— Эта боль не пройдет? И вы говорите об этом так, будто я должна этим гордиться!

— Джулия…

— Нет! О чем вы мне говорите? О том, что секс всегда будет причинять мне боль? А если я боль эту превозмогу и забеременею, меня резать будут, чтобы достать ребенка, а потом живот мне зашьют, как у какого-нибудь Франкенштейна? Вы об этом мне хотите сказать?

— Джулия… — Доктору совсем не хотелось разговаривать в таком тоне.

— Я правильно вас поняла? — Джулия была высокой широкоплечей девушкой и говорила резко и вызывающе. Доктор Уизнер не могла увильнуть от ответа на прямо и четко поставленный вопрос.

— Тебе, возможно, будет больно при половых сношениях. В период беременности тазовые мышцы женщины расслабляются, влагалище становится способным к расширению, но маловероятно, что в твоем случае этого будет достаточно. Роды потребуют хирургического вмешательства, но это нередкое явление.

— Черт! — вырвалось у девушки. — Проклятье!

— Мне очень жаль, Джулия.

— Будь все проклято! — Она заплакала.

— Есть и другие возможности.

— Какие?

— Так сразу трудно сказать. Ты можешь полюбить человека, который… Как бы это поделикатнее выразиться? У которого этот орган будет не очень большим. Это могло бы решить часть твоих проблем.

Доктор Уизнер ненадолго оставила девушку одну, чтобы дать ей возможность прийти в себя.

Джулии Мардик был двадцать один год, она чувствовала, что все надежды ее обмануты. Ее все сильнее охватывало отчаяние — предвестник душевного кризиса. Она оперлась о гинекологическое кресло, не будучи в состоянии бороться с нараставшим чувством надвигающейся беды.

«Что мне теперь делать с этой жизнью? Как мне жить дальше?»

На улице ее ждал Селвин Норрис, чтобы отвезти домой.

«Будь оно все проклято! Я сделаю это, Селвин. Я все для тебя сделаю».

Эмиль Санк-Марс последним пришел на совещание, которое проводилось на самом верхнем этаже управления. Было уже за полночь. Там собрались Трамбле, Лапьер, Мэтерз, Бобьен и Дегир. Они расселись на массивных стульях и креслах в небольшой комнате для совещаний, вытянув перед собой ноги, — все присутствующие провели на работе уже чуть ли не две смены.