Сергей Зверев - Принцип мести

– Этот злобный ниндзя напоил нас какой-то дрянью, – сказал Садовский, заметив, что я начинаю подавать признаки жизни.

– Где Даша? – спросил я.

– Мне кажется, они увели ее с собой. Похищение Данаи. Или Психеи, не помню. Что-то с памятью моей стало.

– Что с Игнатием?

Протоиерей сидел под низеньким корявым деревцом, уронив голову на грудь.

– Спит сном праведника.

– Казну они вязли с собой, – констатировал я. – А ключ?

– Он спрятан в надежном месте. Они еще не обнаружили пропажи. Но в любой момент могут вернуться.

– Что будем делать?

– Не знаю, как ты, а я в данный момент пытаюсь перерезать веревку.

– Чем?

– Спасибо Светлане. Она оставила мне свою булавку. Я воткнул ее в рукав вместо запонки.

– Они могли нас убить, – сказал я, чувствуя запоздалый страх. – Не понимаю, почему они этого не сделали...

Игнатий сделал неловкое движение и застонал во сне. Потом с трудом разлепил веки и открыл осоловелые глаза.

– А где все?

– Любуются красотами Иравади, – сказал я.

– Все ясно...

Чело Игнатия омрачилось.

– Крепкая веревка, – озадаченно проговорил Садовский. – Настоящий морской линь.

Я пошевелил затекшими руками, стараясь нащупать пальцами узел. Завязан он был профессионально, и, чтобы его развязать, мне пришлось бы обратиться к специалисту уровня никак не ниже Александра Македонского.

– Проклятые азиаты...

Солнце уже достигло зенита. Но торопиться нам было некуда; перед лицом неминуемой вечности всякая суета выглядит недостойно.

– Братие, кто хочет, может исповедоваться, – сказал Игнатий.

– Под баобабом в ожидании завтрака, – пробормотал Садовский, мучительно скаля зубы от неимоверного усилия – он не оставлял попыток избавиться от своих пут с помощью позолоченной булавки, но, похоже, не слишком продвинулся в этом безнадежном деле.

– Покайтесь в грехах своих, – твердил Игнатий. – Ибо сие – облегчение перед смертью. Как сказал один замечательный русский философ, если Бог есть жизнь, то что такое грех, как не отпадение от жизни?

– Лев сильнее тигра? – вдруг спросил у него Садовский.

«Типично детский вопрос», – подумал я.

– Не думаю. А почему ты спросил?

– Я видел твой бой со львом – это был настоящий бой. Теперь что касается тигров... Знаменитый дрессировщик Вальтер Запашный, между прочим, утверждает, что большие тигрята когтями пробивают сковородку...

Я проследил за направлением его взгляда и увидел в зарослях молодого дуба тигра, внимательно наблюдавшего за нами. Вот он привстал, переминаясь на передних лапах, как перед прыжком, и сдержанно зарычал.

– Через послов твоих ты порицал Господа и сказал: «со множеством колесниц моих я взошел на высоту гор, на ребра Ливана...»

Игнатий возвысил голос и, безотрывно глядя тигру прямо в глаза, продолжал:

– «...и срубил рослые кедры его, отличные кипарисы его, и пришел на самое крайнее пристанище его, в рощу сада его...»

Тигр на мгновение отвлекся, к чему-то прислушаваясь.

– «...И откапывал я и пил воду чужую, и осушу ступнями ног моих все реки Египетские...»

Тигр приблизился. Садовский медленно высвободил руки (в тот момент я как-то не придал этому особого значения) и выставил вперед, как крохотную лилипутскую шпажку, позолоченную булавку. Тигр величественно перевел на него взгляд. Дуэль между ними длилась с минуту, не больше, но это была минута, в течение которой человек находится в свободном падении и, судорожно дергая за кольцо, никак не может раскрыть запасной парашют. Зверь презрительно рыкнул (клянусь, это была тигриная усмешка!) и скрылся в зарослях.

– Поседеешь тут с вами, – перевел дух Садовский и принялся распутывать веревку, которой были связаны мои руки. Провозившись с узлом добрых четверть часа, он покончил с этой канителью с помощью зубов. Затем помог освободиться Игнатию.

– Визит к дантисту оплатите наличными, – сказал он, выплевывая осколок сломанного зуба.

Пьянящая, безудержная радость охватила меня – свобода! Мы остались живы и теперь могли продолжать свой нелегкий путь. У нас не было оружия, не было ни еды, ни лодки, мы находились в чужой стране без копейки денег в кармане и без документов, но не потеряли твердости духа и не позволили себя запугать. Каждый из нас мог постоять за себя – на ринге, в клетке и в окружении дикой природы. Пройдя через все испытания, мы стали сильнее.

– Вперед, нас ждут в Мьичине, – сказал я.

Игнатий скромно потупился. Он не забыл славную бирманскую девушку по имени Мьин.

Садовский достал из расщелины между скалами нэцке, подвешенную на рыболовной леске, и мы двинулись в путь. Конечно, хотелось есть, но нас не соблазнил крысиный еж, ощетинившийся иголками прямо посреди тропы, и не вдохновили индийские землеройки. Мой друг твердо обещал: рыбный стол от нас не уйдет, свою порцию фосфора мы получим еще до захода солнца.

Так мы и шли – как Тимур в поход на Тохтамыша, «вслед за весной». Вскоре нам стали попадаться бирманские селения; где-то по левую сторону от Нмайки остался город Тхого. До Мьичины отсюда было не больше трех дней пути...

Уставшие, оборванные и полуголодные, мы дотащились до дома У Зо Лина, когда уже стемнело. Хозяин встретил нас радушно, но особенно была рада нашему приходу его красавица-дочь. Мьин не сводила счастливых глаз с Игнатия: она думала, что он вернулся к ней навсегда...

Общались мы без переводчика (пришлось туманно намекнуть, что Илия где-то в Непале), на причудливой смеси русско-английского с местным наречием. После ужина Мьин пошла с протоиереем в сад: узнав, что он еще не вполне оправился после встречи со львом, она вызвалась сделать ему шиацу, мануальную терапию.

Когда он вернулся в комнатушку, отведенную нам под ночлег, Садовский выпытал у него чуть ли не все секреты нетрадиционной медицины, в которые посвятила его девушка. Игнатий поначалу отвечал нехотя, но потом все же сдался и поведал нам о точках акупунктуры на теле человека, аккумулирующих энергетические потоки. Кроме этого, дочь хозяина обучила протоиерея технике плотного поцелуя, который называется спурита.

– Это когда нижняя губа партнера зажимается между твоими губами, – пояснил Игнатий. – Каюсь, бес попутал. Но уж больно девчушка хороша...

– Позови ее с собой, – сказал Садовский. – Будет экзотическая жена, воспитанная с восточной строгостью.

– Я бы и рад да не могу – семья.

– Мьин знает об этом? – спросил я.

– Да. Она сказала, что готова принять ислам, разрешающий многоженство.

– А ты? – поинтересовался Садовский.

– А я сказал, что не могу согласиться на это – не позволяет вера.

– А она?

– Предложила без веры, просто так... Сказала, что любит.

– Ну и, – продолжал допытываться Садовский.