Евгений Сартинов - Черный риэлтер

— По Лермонтова пятьдесят два? — снова спросил Демин.

— Да не перебивай ты меня! — заорала на участкового подруга. — Не запоминаю я эти цифры долбанные! Я продавщицей только день поработала на рынке, и хозяин меня пинками из-за прилавка выгнал. Я сдачу с ценой путала, цену отдавала покупателю, а себе сдачу оставляла.

— Как тебя зовут? — спросил Колодников.

— Люба.

— А фамилия?

— Цепляева.

Колодников хмыкнул. Фамилию он эту хорошо знал, была такая в Кривове знаменитая воровская династия.

— И что Николай выходил у этого деда?

— Пришел он, трясется весь. Говорит — дед мертвый лежит, в крови весь. Не то грохнул кто, не то сам свалился, об угол треснулся. Потом бутылку достает. Я ему — откуда, нахрен, пузырь то? А он говорит — на столе стоял. Открытая уже была пол-литра, там отпито грамм сто всего было. Ну, помянули мы деда. А с утра мой хрен снова собирается. Сам на ногах уже не стоит. А ему говорю: куда ты, нахрен, собрался, упадешь ведь где-нибудь, замерзнешь!? А он говорит — так у деда еще один пузырь на столе стоял. Не пропадать же ему. Ну и через полчаса он его притащил. Вон, выпил его почти весь один, мне так, плеснул на донышко.

— Когда он первый раз уходил? — спросил Андрей.

— Да, хрен его знает, темно было. Ночь уже. Мы тут третий день гудим, брат его с тюрьмы вернулся, Витька, к нам первым делом завернул. Потом он уехал, а Колька все не успокоится, два дня сверху уже гульбанит.

— Ну, хоть примерно ты знаешь, во сколько твой Колька ушел за водкой? — спросил Колодников. Любка пожала плечами.

— Ночь была, темно. Не вечер уже, это точно, ночь. По телеку уже давно новости прошли.

— Значит, сильно после десяти. Он там ничего не видел, около дома?

— Видел, машину. Она как раз отъезжала от дома. Кольке и интересно стало, кто это к старикам приезжал, вот он и завернул. Еще сказал, что видно тот, кто приезжал, по жбану деду и дал.

— Откуда ты знаешь, что его убили эти, с машины? — не поверил Колодников.

— Да Колька же говорил. Тот еще свеженький был, кровь еще из башки текла.

— А второй раз он, когда за бутылкой пошел? Сколько тогда время было?

— А, это я помню, — она взглянула на старинные ходики с давно не работающей кукушкой. — Да шести еще не было.

— Понятно. Давай, приводи своего кента в чувство, чтобы сегодня больше не пил. Вечерком мы подъедем, снимем показания. Он тебе кто, сожитель?

— Почему сожитель? — обиделась Любка. — Муж.

— Постой, его как фамилия?

— Цепляев.

— А ты кого убила?

— Сашку.

— Цепляева?

— Ну да, старшего его брата.

— И живешь с младшим?

Дама ухмыльнулась, и, затянувшись папиросой, весело продолжила:

— А чё такого? Хрен ровесников не ищет. Там у них еще трое меж ними, между Сашкой да Колькой, да Валька еще, сестра ихняя, младшенькая, сука подколодная, проститутка е… Чё мне, нельзя жить с тем, кто младше?

Колодников засмеялся, и махнул рукой.

— Ладно, живи как хочешь и с кем хочешь.

Они вышли за ограду, закурили.

— Не диранет этот Коля с испугу из города? — спросил Демин.

— Ну, до вечера он хрен на ноги встанет. А там нам надо его непременно допросить.

— Ты думаешь, что это не он старика замочил?

Колодников отрицательно покачал головой.

— Мелковат он для этого. Коля у них младшенький, сидел только по хулиганке. Это старший, Сашка, тот, которого эта сова замочила, вот он за осознанную мокруху пятнашку отмотал.

К вечеру Астафьев сумел найти человека, способного перевести язык глухих на обычный, человеческий разговор.

— Я двадцать лет возглавлял общество инвалидов, подо мной были не только глухонемые, но и инвалиды-колясочники. Какая была мощная организация! У нас и свои цеха были, мы столько самой разной мелочевки делали: и ложки алюминиевые, и кружки, и щетки. А какая была самодеятельность! А спорт! Мы же со своими стрелками-колясочниками весь союз объездили, сколько призов брали! И по стрелковому оружию призы брали, и по дартсу. А сейчас все это развалилось, все позакрывалось, никто ими толком не занимается, — делился своими воспоминаниями, Валентин Александрович Викторов мужчина лет семидесяти, с белоснежной шевелюрой и благородным, как у киношных графов, лицом.

Они приехали в больницу, и тут же увидели выходящего из приемного покоя Шварцмана. У того было расстроенное лицо, и Юрий подумал, что это все из-за немого.

— Сань, не переживай, я тебе переводчика привез. Можешь допрашивать своего немого.

— Поздно, Юрий Андреевич.

— Что такое? Умер?!

— Сбежал наш немой. И с больной ногой дал деру.

Юрий разозлился.

— Сбежал?! Как сбежал?! Что ж ты охрану ему не выписал?

Черный огорченно махнул рукой.

— Да, врачи меня вчера убедили, что он вообще ходить не сможет как минимум месяц. Я спокойно так его и оставил. А сейчас приехал — а он уже в обед деру дал. Никто и не заметил, как он оторвался. Соседи по палате сказал, что он встал, как был в этой больничной пижаме, взял чужие костыли, и ушел. Они и хватились его только потому, что старик, чьи костыли были, хипишь поднял.

— Простите, а как выглядел этот немой? — спросил Викторов.

— Ну, рост выше среднего, — начал вспоминать Шварцман.

— Мощного сложения, — подсказал Юрий.

— Да, ручищи такие, кулаки так с мою голову будут.

— Шея как у быка, и глаза на выкате. Плечи такие странные, — Юрий даже изобразил своего недавнего противника.

Викторов засмеялся.

— Да это же Квазимодо! Он еще так сильно сутулиться?

— Ну да, как будто горб у него, — согласился Черный.

— И сила у него дурная, — дополнил Астафьев. — Он ломом из тридцатки как перышком махал.

Викторов кивнул головой.

— Тогда это точно наш Квазимодо. Кличка у него такая, еще с детства. Он, вообще, ошибка природы. Глухонемые, они обычно по наследству становятся. У нас столько пар было таких. И они глухонемые, и дети их. А у него и мать нормальная, и отец, и брат. Дед один, как говорят, со стороны матери был немым. И вот, через сколько поколений все аукнулось на нем одном.

— Если это так, то этот ваш Квазимодо плотно сел на иглу, — сказал Шварцман. — Медсестра рассказывала, что у него «дорожки» на обоих руках.

Викторов тяжело вздохнул.

— Это значит, брат его младший подсадил, Лешка. Он давно уже наркоманит. Как работу потерял, так и понеслось.

Юрий сразу вспомнил крик одного из нападавших: «Лешка».

— А где они живут, эти братья, вы не знаете? — спросил Юрий.

— Как же не знаю, знаю. Щорса сто, квартира двенадцать.

— А фамилия их как?

— Бултыхаевы, Леша и Коля. Отец у них умер года два назад, а мать жива. Хорошая женщина, такая, из ответственных, всегда у нас активисткой была. Она бухгалтером всю жизнь проработала. Жили довольно зажиточно, неплохо жили.