Сергей Зверев - Тайное становится явным

Обстановка казалась будничной. Однако недолго музыка играла. На платной автостоянке за кварталом одинаковых кирпичных трехэтажек нашу группу поджидал микроавтобус. Последовала сверка документов, после чего неулыбчивый дядя с шарообразной головой кивнул на салон – влазьте… Давно я не была в Канске. Почитай, лет двадцать. С тех пор как на втором курсе приезжала сюда с одногруппницей Семеновой – половить карасей в Кане да поотлыниватъ от практики. Впрочем, перемен никаких. К лучшему их никогда и не было, а к худшему – не заметны. Катаклизмы большой политики на обликах провинциальных российских городов не отражаются. Потому что хуже некуда. На площади местного революционного божка Коростелева повернули направо, проехали драмтеатр, опрятную церковку. За акациями городского сквера взяли на север и по улице еще одного «ревбожка» Гетоева переехали Кан. Молчаливые усадьбы, «Хозтовары» с заложенными кирпичом окнами, арсеналы «Морфлота» – бывшей в/ч. Раньше здесь стояли морпехи, а под землей клепали торпеды, а нынче – глушь, бурьян, полоса отчуждения. Город закончился плавно: двухэтажки перешли в череду мехмастерских, мелких заводиков, заводики – в частный сектор. Избитая, но худо-бедно мощеная дорога закончилась, автобус запрыгал по буеракам. Ехали в молчании. Смотрели по сторонам. Лишь когда началась тайга и дорога стала проваливаться в низину, Зарецкий разжал губы:

– В тот раз с Северного аэродрома летели, а сейчас куда-то в сторону забираем.

За развилкой повернули еще круче и поехали почти на восток. Обогнули кривую линию скал, продребезжали по мосткам через таежный ручей и за осиновым редколесьем выбрались на равнину. Метрах в пятистах от опушки обосновалось селеньице. Типовые силикатные двухквартирники, гаражи, белье на проводах. В стороне – небольшой аэродром, плотно загруженный техникой. Дорога через поселок, промчались за секунды – два десятка домишек и проезжая часть, мощенная гравием… Аэродром оказался не военным: Управление лесами, МЧС или еще какая-нибудь контора, имеющая дело с экстремальными вещами в зоне леса. С одной стороны посадочной полосы – заезженные Ан-2 с символикой пожарной охраны, с другой – вспомогательные машины, заправщики, резервуары с водой, горючим. Поодаль, за осиновой лесополосой – вертолетная площадка и несколько подсобных сооружений. Громоздкие «птицы», люди в сером аэродромном одеянии. Участок охранялся. Вернее, контролировался: особы мужского пола, одетые в лишенные знаков различия комбинезоны, останавливать нас не стали, но взяли под наблюдение.

Мы подкатили к стоящему на отшибе небольшому вертолету (плохо соображаю в марках летающего железа, различаю только Ми-8, но, по сравнению с последним, этот почти не производил впечатления) и, сделав лихой вираж, остановились.

– Приехали, туристы, – проворчал водила.

Все правильно, мы летели на север. Солнце светило в спину, и тени от сосен, как только кроны оказывались под нами, вырастали гигантскими грибами. Бесконечный ковер зелени с небольшими проплешинами скал плыл и плавно покачивался. В вертолете царило нездоровое возбуждение. Терех с Шараповым пустили по кругу коньяк. Приложились все, даже я, хотя не хотела. Олеся непоседливо ерзала, беспрестанно смотрела вниз. Зарецкий кусал губы. Даже Брянцев перестал излучать спокойствие и поминутно вытирал рукавом потеющий лоб.

Шарапов торопливыми глотками допил коньяк, конвульсивно вздрогнул кадыком и вдруг вполголоса завел речитативом:

Терех встрепенулся, раскрыл рот, и они закончили хором:

Отход на Север!!!

Шарапов забарабанил ладонями по коленкам, изображая тамбурин, затянул фальцетом следующий куплет. Не знающий слов Терех замычал, как корова. Олеся принялась возить ногой пустую бутылку… Сильная песня, шедевр восьмидесятых – слушая ее в этой мистической, жутковатой обработке, мне хотелось заткнуть уши и выпрыгнуть за борт без парашюта. Игра по нервам – на всей нестройной октаве… Я соорудила насмешливо снисходительную мину, а сама чувствовала – волосы встают дыбом, спина холодеет. Словно упираюсь не в деревянную лавку, а в ледяную глыбу…

Натянуть непроницаемый скафандр так и не удалось. Изношенная нервная система визжала поросенком, когда вертолет, не дотянув до Ангары, сел для дозаправки на какую-то промежуточную базу. В лесу зеленела полянка – искусственно расширенная (у опушки виднелись следы раскорчевки), за деревьями – сараи, избушки, охраняемые хлопцами в защитного цвета одежде (я бы к ним не приблизилась даже за вагон баксов), а на площадке – ни одного вертолета, кроме нашего. Пока техники суетились, пассажиры спустились на землю и расположились на траве. С коньяком настали проблемы; вряд ли содержимое бревенчатой избушки с автоматчиком и спиральной антенной, похожей на соленоид, вмещало в себя винно-водочную лавку. Поскучневший Шарапов растянулся на траве и принялся рассказывать бородатые анекдоты. Остальные позевывали. А я через полчаса вылеживания на солнце констатировала полную цементацию мозгов. Рейс почему-то задерживали. Пришлось вскрыть консервы. Еще через полчаса начались роптания. Брянцеву, как старшему, изложили коллективную жалобу, и он нехотя убрался в избушку – перекладывать ее другим.

Вернулся минут через десять.

– Наберитесь терпения, ребята. Авиакатастрофа, Як-40, чартерный рейс из Энска, не долетел верст сорок до Раздолинска, упал в тайгу. Сейчас там работают спасатели. До 16.00 рекомендовано воздержаться от полетов в Заангарье. Видимо, есть причины. Ждем.

– У-у… – разочарованно протянул Терех, доставая из багажа карточную колоду. – Невезунчики мы. Ну что ж, господа хорошие, делайте свои ставки…

В четыре мы не взлетели. И в пять не взлетели. «Добро» на продолжение полета поступило только в начале седьмого, когда я спала без задних ног. Заведенный пропеллер разметал траву, разбудил и меня, и еще кого-то спящего. С окончательно дурной головой я заняла свое место – поближе к кабине, а едва взлетели, уронила ее на колени и опять уснула. Но сон мой был какого-то необычного, ярко-вращательно-карусельного типа. Подключи к нему тахометр, его бы зашкалило. Дважды просыпалась. Первый раз – от параноидального вопля Шарапова: «А я вам говорю – мировое господство произрастать будет из Сибири! Точка! И не Ломоносов это сказал, это я сказал – Шарапов!» и истеричного хохота Олеси. А второй – от эмоционального монолога Тереха на тему, что пусть дерьмо и не тонет, но оно элементарно смывается, и потому для России ничего не потеряно, ведь построить миллион унитазов – это не миллион театров возвести, и даже не миллион квартир… После каждого подобного пробуждения я вновь засыпала, уносимая каруселью, и не реагировала ни на воздушные ямы, ни на трескотню двигателя.