Олег Приходько - Реквием для свидетеля

— Специализированная травматологическая… Все показания к экстренной госпитализации, объясните же им!.. — это уже походило на истерику.

— «Дезинфаль» есть?

— Лампа «Маяк» с экраном… Но, доктор!..

Он решил не продолжать. Все равно из нее ничего не выжать, скорее всего ее держат под пушкой.

В полосу света попадали кусты, деревья, лотки, кафе, карусели, затем начался сгущающийся, почти без признаков цивилизации лес. Водитель не иначе съел собаку на фигурном вождении — через минуту необходимость в вопросе, готовом сорваться с языка, отпала: в зарослях за полусферой летней эстрады стояла «скорая». Свет пробивался сквозь матовые стекла. Черные силуэты легковых автомобилей обступили ее со всех сторон.

«Крупная игра, — успел подумать Моцарт. — Такими силами они и больницу Склифосовского могли захватить. Значит, на них идет охота…»

Пригнувшись, он шагнул в салон.

Бледная, как сама смерть, сестра смотрела на вошедшего. Рядом, сжимая обеими руками короткоствольный автомат, развалился человек в камуфляжной маске. Моцарт успел заметить, что руки водителя пристегнуты наручниками к рулевому колесу. У изголовья раненого сидел террорист с сотовым телефоном.

Моцарт взял запястье мужчины, лежавшего на носилках.

— Его можно транспортировать? — басом спросил человек с автоматом.

Пульс почти не прослушивался.

— Если только на кладбище.

— Туда вы поедете вместе.

— Значит, поедем вместе.

Клацнул затвор, ствол автомата уперся в затылок водителю:

— Даю вам пять секунд на размышление. Либо вы начнете операцию, либо…

— Доктор, миленький, пожалуйста… пожалуйста!.. — тоненько заголосила медсестра.

Любая из двухсот тридцати шести операций, проведенных им в военно-полевых условиях, давала больше шансов на выживание: даже в случае благополучного исхода едва ли они пожелают оставлять свидетелей.

— Раз!..

— Доктор, у меня двое детей… маленькие… пять и восемь…

Не хватало, чтобы она хлопнулась в обморок! Одному тут не справиться наверняка.

— Два!..

— Все! — резко оборвал счет Моцарт. — Прошу посторонних выйти. Сестра, вскрывайте бикс!

Он скинул пиджак, засучил рукава рубашки, которые так и не успел застегнуть. Решимость заставила бандитов подчиниться.

— Вылезай, Комар, — приказал подельнику.

— Где ваш врач? — спросил Моцарт у сестры, когда дверцы за ними захлопнулись. — Дайте спирт!

— Он хотел помешать им обрезать трубку радиотелефона, они стали его избивать, — заплакала медсестра. — И тогда… тогда он выскочил на полном ходу…

— Они остановились, ударили его прикладом по голове и запихнули в багажник вон той «ауди», — договорил за медсестру пожилой водитель, кивнув на лобовое стекло.

— Как вас зовут? — спросил Моцарт у медсестры.

— Антонина.

— За работу, Тоня. Соберитесь! Церигель есть?..

Пенистая кровь шумно выходила из раны. Воздух со свистом всасывался в плевральную полость. Покончив с руками, Моцарт принялся готовить операционное поле.

— Дренаж!..

Бог подарил ему умение идентифицировать себя с пациентом. Прикосновение тампона, укол иглы, продвижение по нервам ультракаиновых инфильтратов он ощущал на собственном теле. Никакая практика не могла заменить этого дара.

— Тиопентал, пять кубиков, внутривенно…

Прозвище, прилипшее к нему еще в институте за любовь к музыке великого австрийца, многими коллегами и пациентами расценивалось как знак незаурядного таланта. В его операционных звучали концерты для клавесина, сонаты, фантазии и симфонии, подобранные по сложности заболевания и характеру пациента, и в этом странном альянсе хирургии и музыки простота уживалась с гениальностью. Сейчас музыки не было.

— Вы правы, Тоня. Малый гемоторакс. Заполнен синус плевральной полости. Тем лучше, возможна аутогемотрансфузия… Отсос!..

— Авдеич, свет падает, — вскользь заметила медсестра.

Водитель чиркнул стартером. Двое в масках, вскинув автоматы, рванулись к кабине. Он помотал головой, показал глазами на светильник. Вроде поняли… Идиоты! Куда он мог поехать, если все просветы между деревьями блокированы? Да и до рычагов в наручниках не дотянуться.

Хладнокровие, с которым очкастый избивал молодого врача, оставляло мало надежды на спасение. Однажды Авдеича тормознули какие-то малолетние архаровцы на мотоциклетах — угрожая ножами, ворвались в салон, требовали наркотики. В другой раз «скорая» попала в сектор обстрела: на Большой Полянке шла разборка. Тогда осколком разбитого пулей стекла ему оцарапало ухо. Но по сравнению с сегодняшней переделкой это было мелочью. Авдеич покосился на «ауди», в багажник которой бандиты затолкали врача. Возможно, он был еще жив.

— Пинцет… Клапан из кусочка грудной стенки… Удаляем…

«Разогнаться бы да ударить в бензобак «волжанки»! — подумал Авдеич. — Когда бы не Антонина и не этот доктор, прихватил бы пару-тройку бандитов на тот свет — и то польза».

— По ребру прошла… Маленький кусочек отщепила… Будем искать… Смотрите на электрокардиограф… Еще отсос!..

— У него что, тахикардия?..

«Может, все-таки спасет? — с надеждой посмотрел на Моцарта Авдеич. — Тогда нас отпустят. Зачем мы им?..»

Моцарт исключительности своей не признавал и к прозвищу относился с юмором. От предложений возглавить отделение или, скажем, заняться диссертацией шарахался, как от чумы. Все, что так или иначе могло ограничить практику и сковывало свободу существования, вызывало в нем протест. За место он не держался — хрен редьки не слаще, больниц хватает. Брали его повсюду охотно, впрочем, охотно и отпускали после очередного фортеля…

— Десятипроцентный раствор хлорида кальция внутривенно!..

Одно время он выпивал — еще там, в Свердловске. После второй неявки на плановую операцию его уволили из клиники. Два года откатался на «скорых», после разрыва с женой махнул в деревню, но в больнице, больше походившей на здравпункт, продержался недолго: сын профессора консерватории, дитя асфальта, он не выносил, когда в заключительную часть арии «Мальчик резвый» вторгалось мычание коров.

— Вот она… 5,45… Из «АК-74». Срикошетила, иначе бы ему все потроха разворотила… Зажим!..

— Вы военврач? — робко поинтересовался Авдеич.

В ответ Моцарт сверкнул взглядом: тебя еще тут не хватало!

— Готовьте кетгут, Тонечка. Можно викрил…

«Какие у нее хорошие глаза, — подумал он. — Ах, какие глаза!..»

Моцарт вообще обожал женщин. В большинстве случаев они отвечали ему взаимностью. Из-за них, проклятых, ему пришлось покинуть военный госпиталь в Ташкенте, где он собирался одно время осесть — после окончания афганской войны. Терапевт Лена ждала от него ребенка, когда однажды сентябрьским днем порог отделения переступила молодая медсестра Зульфия с длинной толстой косой и большими серыми глазами — совсем как у этой Антонины. Женщины, решившие выяснить отношения, застали Моцарта с бывшей его пациенткой. Объяснение, что та пришла послушать симфонию, соперниц не удовлетворило. На сакраментальный вопрос начальника госпиталя «Что делать?» донжуан на полном серьезе предложил организовать первый в Средней Азии гарем на базе гинекологического отделения, который предварительно предстояло перевести на хозрасчет. Это, по его мнению, нисколько не противоречило зарождавшейся демократии, соответствовало национальным традициям и могло значительно улучшить финансовое положение госпиталя.