Олег Приходько - Реквием для свидетеля

Першин отложил газету, прикрыл глаза и попытался восстановить цепочку происшедших с ним событий с учетом прочитанной статьи.

— Кто этот Григорьев? — спросил он вполголоса.

— Наш спецкор. Вхож в Думу, на Арбатскую площадь. По-моему, есть у него каналы информации и на Лубянке.

Вера уже сварила кофе и сделала бутерброды, сидела у окна и курила, со скрытым, непонятным торжеством поглядывая на Першина.

— Ты рад?

— Чему?

— Тому, что фактически оправдан? Дело ведь вовсе не в ограблении твоей дражайшей, а в мафиозных разборках, к которым ты не причастен.

Першин улыбнулся и по-отечески погладил ее кончиками пальцев по щеке, как делал раньше, зная, что ей это нравится. Вера неожиданно схватила его руку, поцеловала в открытую ладонь; тщетно он пытался отдернуть ее — она прижимала к груди его кисть, как драгоценность.

— Спасибо, девчонка, — улыбнулся Першин, заглянув в ее пропитанные нежностью глаза. — Правда, все не совсем так, как ты обрисовала.

— Почему?

— Когда речь идет о шести миллионах долларов, не говоря о борьбе мафии с Минобороны за монополию на атомную бомбу, когда с помощью вице-премьера и генералитета прибирается к рукам и переправляется за границу военный завод, проще списать убийство коммерческого директора на ревнивого или алчного мужа, чем копаться во взаимоотношениях военной разведки, Федеральной службы безопасности и других спецслужб. Я ведь в прошлом человек военный — знаю, что почем. Бандитская акция с применением вертолета, «мираж», растворившийся в воздухе, бесследное исчезновение полутора тонн радиоактивного вещества — сказки для дураков.

— Но ты-то здесь при чем? Тебе до этого какое дело?

— Видишь ли, реальность, от которой мне никак не удается освободиться, такова, что я оказываюсь единственным, кто догадывается о мотивах и исполнителях этой акции. Единственным из всех живых.

— Что ты такое говоришь? — испуганно прошептала Вера. — Они же могут…

— Не думаю. Если бы меня хотели убить, то давно бы сделали это. Не знаю, по каким соображениям они этого не делают. Возможно, из благородства, во что я верю меньше всего после расправы с бригадой «скорой». И все же банда не государство — их законы в отличие от государственных соблюдаются свято. Даже в воровской среде несоблюдение законов и принципов сосуществования карается смертью. Поэтому преступность крепнет и процветает, а государство гниет и разваливается. И чтобы не развалиться до конца, идет на альянс с более сильным противником.

Вера смотрела широко распахнутыми глазами, все более удивляясь неслыханным доселе от него речам.

— Ты изменился, Моцарт. Боже, как ты изменился за эти последние дни! — всхлипнула она, едва он замолчал.

Першин оторвал от сигареты фильтр, закурил.

— Я не хочу, чтобы ты менялся, — порывисто присев подле него на корточки, сказала Вера. — Брось все, не надо! К черту государство, мафию — ты должен вернуться к своей работе, думать о Моцарте, слушать его музыку, которая дает тебе силы.

— Думать о Моцарте? Кому все это нужно?

— Да тебе же, тебе! Моцарт — это ты, у тебя в этой жизни свое место, оно отведено тебе Богом, и не смей заниматься тем, что тебе не свойственно!

«Вы же гений, вы Моцарт», — снова вспыхнули в памяти слова Масличкиной.

— Какой же я Моцарт, если меня можно купить? — поднял он ее и усадил напротив.

— Тебя?

— Я не говорил. Они послали мне денег. Много денег.

— Кто?

— Не знаю. Это настолько маловероятно, что никто бы мне не поверил. Чтобы нейтрализовать меня, они подстроили так, что я стал дважды убийцей: вначале — этого Ковалева, о котором тут пишет ваш Григорьев. Ведь он умер у меня на столе. Он много знал и был для них опасен. Затем — собственной жены, которая и женой-то мне никогда не была… Я стал интересоваться одним человеком… видел его в банде, а потом — с отцом одной моей пациентки, девочки семнадцати лет, очень одаренной скрипачки. Ее звали Катя Масличкина, чем-то она походила на мою дочь… Так вот, ее отец — сотрудник того самого предприятия «Ной», что упоминается в этой статье. Но я думаю, все началось еще раньше. Контрольный пакет акций «Ладьи» оказался в Белграде. Именно туда уехал мой сослуживец Андрей Малышевский, сотрудник Генштаба. Якобы с миротворческой миссией в «русский батальон».

— Это может быть совпадением!

— Ни к чему себя обманывать, — усмехнулся Першин. — Это он познакомил меня с Градиевской… Так вот, стоило мне поинтересоваться, кто тот человек, что сопровождал Масличкина, и Градиевскую убили, а меня спрятали в каталажку.

— Ты что же, думаешь, что твой следователь заодно с ними?

— Почему бы и нет? Вокруг что-то происходит, какая-то грандиозная катавасия, в которую я вляпался, сам того не подозревая.

— Почему ты не рассказал мне всего этого раньше?

— Я и теперь не хотел, но я становлюсь опасным. Похоже, твой Сухоруков был прав, когда говорил, что я погублю тебя.

— Нет, нет, — замотала она головой, — я никуда не уйду! Мы можем уехать вдвоем, хотя бы на время? У меня есть тетка в Калуге…

Першин добродушно засмеялся, налил в рюмки коньяк.

— Поздно, Вера, — сказал он, стараясь придать тону беспечность. — Я ведь дал подписку о невыезде. Исчезну — объявят розыск. Лучше выпьем за нас!

— Постой. — Она вздохнула и, опустив глаза, долго смотрела куда-то в угол, не решаясь сказать ему то, о чем не сказать уже не могла: — У меня будет ребенок от тебя, Моцарт. Даже если ты меня бросишь, я все равно его рожу. Но мне хотелось бы, чтобы у него был отец.

Андрей Глебович Шувалов принял Першина в своем кабинете в Московском НИИ психиатрии Минздрава. Непрерывно глядя на собеседника, профессор лишь изредка позволял себе кивнуть, что-то пометить на листке одному ему понятным значком, но за все время ни разу не перебил его и не задал ни одного вопроса.

— Мне не хотелось бы быть голословным, коллега, — сказал он, выдержав глубокомысленную паузу после окончания рассказа Першина. — Вы уверены, что девочка не состояла на учете у нарколога?

— Нарколога? — удивился Першин. — Почему вы об этом спрашиваете?

До сих пор ему не приходило в голову поинтересоваться возможным пристрастием Кати к наркотикам.

— Посудите сами. Морфологических изменений не обнаружено, гистологический анализ наличия характерных для шизофрении отклонений не выявил. Тоска, скука, ипохондрические высказывания, которые можно принять за внешние проявления депрессивной фазы, сочетались с маниакальными признаками — эмоциональным подъемом, эксцентризмом, ночными бдениями за сочинительством музыки, насыщенной суицидальными мотивами. Едва ли циркулярный тип маниакально-депрессивного психоза в смешанном состоянии возник в той степени, при которой возможен суицид, мгновенно. Мне, по крайней мере, такие случаи неизвестны. Скорее всего речь идет об аффективно-лабильном темпераменте. Для таких людей характерна смена гипертимических и дистимических состояний, на передний план выступает то один, то другой из этих полюсов, иногда безо всяких видимых мотивов. Таких людей сколько угодно, и этиологическая связь с МДП вовсе не обязательна.