Петр Катериничев - Иллюзия отражения

– А сейчас как говорят?

– Установка. Кодирование.

– Вы можете подтянуть светил психиатрии...

– Подтянули. Даже двух. Теоретика и практика. Пошептались наши светила: «голова – предмет темный, науке малопонятный».

– Так и сказали?

– Не совсем. В мозгу – девять миллиардов клеток. Между ними – миллиарды миллиардов связей. Выявить, на какие – страхи, эмоции, чувства – завязана установка на самоуничтожение, – невозможно. Потому что психика человека соткана совершенной: не допускает стороннего вмешательства.

– Но кто-то вмешался. И превратил жизнерадостную девчонку в безличный манекен. Значит, был осведомлен о ее душевных метаниях. Сыграл на этом.

– Очень нужно кодовое слово. Или понятие. Или предмет, его замещающий.

– Понимаю. Здесь кто-то за девушкой приглядывал?

– Очень издалека. Что ты хочешь знать?

– Она бывала в «Замке снов»?

– Нет.

– Это точно?

– Абсолютно. Что ты знаешь об этом домике?

– Там работала Людмила Кузнецова. Ныне Люси Карлсон. Проводила желательную для клиентов «материализацию снов». Точнее – страхов, представлений, иллюзий, часто для самих клиентов сокрытую в подсознании и оттого – еще более желанную. Притом для всех домик – просто «прибежище порока». Бордель. Правда, фешенебельный, как и все здесь. Вы здесь не паслись?

– Нет. И не была там Катя. Точно.

– Зато Эдгар Сен-Клер был. А девушка с ним встречалась.

Вересов пожал плечами:

– Кто мог ей запретить?

– Где она вообще бывала на Саратоне?

Вересов достал из кармана портативный ноутбук, похожий на блокнот, вывел информацию на дисплей.

Я просмотрел, сказал:

– Ничего особенного.

– Ничего. Во многом Катя была чистый ребенок... Удивительно... Но больше всего она любила кататься на карусели.

– «Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу... Кружит, кружит, кружит карусель, и на ней никак нельзя догнать друг друга...» – напел я. – Может быть, она хочет догнать Эдгара Сен-Клера? Или – свое детство?

– Ты о чем, Олег?

– Все мы в чем-то дети. – Я помолчал, спросил: – Ее отец...

– Нет. Он не в курсе.

– Государи не жалуют гонцов, приносящих дурные вести?..

Вересов промолчал.

– Когда началось ее болезненное состояние?

– Прошедшей ночью.

– Ты как сюда просочился? С профессурой?

– Самолетом до авианосца в Атлантике. Вертолетом – до борта «Академика Скрябина». Оттуда – лодкой. Здесь – нелегально. И не я один.

– Не слабо.

– Я хочу, чтобы ты знал, Дрон: сейчас ты можешь затребовать все, что необходимо: техника, люди, контакты, информация...

– «И вся королевская конница, и вся королевская рать...» Контактов хорошо бы поменьше. Какие-то требования – по поводу ее состояния – поступали?

– Нет.

– «Воины ислама» на Саратоне выявлены?

– Уточняем.

– Как оценивают доктора положение Кати?

– Олег, я же тебе сказал...

– Извини, я скверно сформулировал. Сколько у нас времени?

– Может, и нисколько.

– Еще вопрос... Эту хворь на девушку не московским ветром нанесло? В широком смысле слова?

– Ничего не исключено. Олег, я не в теме. Попробуй сам. Соберись.

– Не в теме... Что же ты тут делаешь, адмирал?

– Ты же понял: крайние обстоятельства.

– Или – кто-то тебя решил выставить крайним? Как ты намедни – меня?

– Олег... Сейчас ты можешь рассчитывать...

– ...как и раньше. На себя. «И вся королевская конница» здесь не пляшет.

– Умеешь ты обнадежить, Олег.

– Я оптимист, ты же знаешь. Как мне с тобой связаться?

Вересов протянул мне зажигалку:

– Откидываешь крышку и – говоришь. Но прикуривать от нее не нужно. Хотя это и возможно. Перехват исключен. Для этой системы связи – свой спутник. Единственный в своем роде.

– Изящная вещица. – Я щелкнул крышкой, продекламировал: – «И вся королевская конница, и вся королевская рать... Не могут Шалтая, не могут Болтая, Шалтая-Болтая собрать...»

– Ты о чем, Олег?

– Проверка связи.

– Ты услышан, не сомневайся.

– Очень изящная вещица. – Я вернул зажигалку Вересову. – Не люблю поводков.

– Люди старались.

– Назови номер, я позвоню. Когда определюсь.

Вересов назвал номер и дал координаты особняка.

– Значит, доверяешь?

– Ты сомневался, Олег?

– А что тебе остается? Только доверять.

Вересов промолчал. Спросил:

– Что тебе все-таки нужно?

– Не путайтесь под ногами, ладно?

– Мы не можем этого сделать, даже если захотим.

– Помню. «Статус острова». Это кого-то остановит?

– Законы пишутся «большими мужчинами» под себя. Но выполнять их приходится всем.

– Кто ниже.

– Именно. И все-таки... Что тебе нужно сейчас?

– Остаться одному.

– Подумать?

– Досмотреть сон.

И мы расстались.

Закат над океаном разгорался неторопливо, как огонь огромного костра. Казалось, кто-то невидимый и всесильный возжигал этот огонь, подбрасывая в чернеющую топку чьи-то алчность, зависть, гнев... Как стихи рождаются из сора, так и океанский закат возникал из этих страстей, неутоленных ушедшим днем, и переплавлял их в бесконечную красоту и совершенство. И свершалось это вечер за вечером, век за веком, примиряя всех нас с тем, чего так и не случилось в минувшем, и рождая надежду на то, что ничего в этом мире не потеряно, что все еще будет и новый день одарит нас своей щедростью, лаской и сиянием.

Я лежал на куче высохших водорослей, в тени скалы, и ни о чем не думал. Все мысли и чувства, казалось, уснули во мне; события минувших суток проносились в памяти клочьями влажного, теплого тумана, и я не останавливал внимание ни на одном из этих воспоминаний. И слова недавних моих собеседников, людей, встреченных случаем, как и те, что бродили по усталой моей памяти, возникали сами собой, словно были написаны красивым курсивом на плотной белой бумаге...

«Люди таковы, что постоянно используют тебя. Словно тряпку – для стирания пыли с заплесневелых душ».

«Большинство людей потерять то, что имеют, боятся больше, чем приобрести то, что хотят».

«Неизвестность времени смерти рождает иллюзию бесконечности жизни».

«Жизнь – игра. Нужно только правильно выбрать команду. Если играешь не за тех – всегда в проигрыше».

«Жизнь для большинства людей – театр. Они не принимают ее всерьез. А кто тогда всерьез примет смерть? Только те, что умерли. Но они уже никому ничего не скажут. Никому и ничего».

«Бессмысленную бойню мужчины называют войной и считают почему-то совершенно достойным для себя занятием! В эгоизме своем не думая даже, скольких несчастных женщин они оставляют жить – без надежды и успокоения!»

«В моем возрасте сны мешаются с явью и очень трудно разобрать, что в этом мире осталось такого, на что я могла бы опереться. Наверное, только мои воспоминания. Они надежны. Надежность и надежда – это почти одно и то же. Надежда на то, что впереди меня ждет Мир Горний, в котором и осуществится все, что утеряно в этом...»