Олег Приходько - Один в чужом пространстве

Дверь отворилась. Свет из ее проема полоснул по двору, отбросив гигантскую тень хозяина. Шериф вскинул тяжелую черную морду и завилял хвостом.

— Эй, курцы! Чай созрел. Пахнет, как в харбинском трактире, — оповестил Хоботов.

— Ты был в харбинском трактире? — изумилась Валерия.

— Я не был. Но мне рассказывали.

Она засмеялась. Я не переставал удивляться ее способности мгновенно переходить из одного душевного состояния в другое.

— Разве можно пересказать запах? — Она поднялась, отщелкнув окурок. — Нет. Поэтому я приглашаю вас пойти и попробовать это зелье самим, — мне показалось, что генерал впервые улыбнулся. Я встал. Шериф отступил на шаг и, склонив морду набок, ждал — останусь я с ним или пойду пить китайский чай.

— Сейчас мы придем, — Валерия в дом не спешила. — Послушайте, Женя… — начала, как только за генералом затворилась дверь.

— Не стоит, — перебил я ее, смекнув, о чем пойдет речь. — По крайней мере, сейчас.

— Но почему? Может быть, это решит все проблемы?! Настал мой черед проявить характер.

— Знаете, я ведь не вчера родился, — сказал я тоном, не терпящим возражений, — и за моими плечами тоже имеется кое-какой опыт. В том числе — работы в органах. Это для вас он «милый Хобот», а как он поведет себя, когда…

— Но ведь вы его совсем не знаете! — горячо возразила Валерия.

— Именно поэтому. И давайте больше не будем. Я понял, зачем вы привезли меня сюда, спасибо, конечно, но… как бы это понятнее выразиться… я еще не до конца сыграл свою партию.

Я скорее почувствовал, чем увидел в темноте, как она насупилась.

— Я вообще понятливая, — бросила коротко и вошла в дом.

— Не обижайтесь! — я в последний раз вдохнул дым сигареты и устремился следом…

В гостиной действительно здорово пахло чаем. Пока Хобот копошился на кухне, Валерия оповестила меня вполголоса:

— Сейчас я должна буду уехать, у меня завтра репетиция в десять утра.

Судя по тону, это прозвучало, как: «Ты что, здесь жить собираешься?»

— Я поеду с вами, — успокоил я ее.

У меня появился план, и попасть в город для его реализации нужно было именно сейчас, ночью. Она хотела спросить еще о чем-то, но в комнате появился хозяин.

— Между прочим, — сказал он, наполняя чашки душистой заваркой, — Китай по производству чая находится на втором месте в мире.

Валерия озорно подмигнула мне:

— Константин Андреевич у нас — большой знаток статистики. Сейчас мы его раскрутим… А кто на первом, Хобот?

— Индия.

— А на третьем?

— Угадай.

— Мы?

— Шиш с маслом, Шри-Ланка.

— Смотри ты, никогда бы не подумала. А СССР на каком?

— На четвертом. Сто пятьдесят восемь тысяч тонн в год.

Чай оказался очень вкусным. Я отхлебнул из пиалы и возразил, поддерживая разговор:

— У вас устаревшие данные, Константин Андреевич.

Он с любопытством посмотрел на меня:

— Разве?

— Нет такой страны.

На некоторое время в гостиной воцарилась тишина. Я, конечно, не предполагал, что генерал, с головой уйдя в сельское хозяйство, до сих пор не знает о распаде супердержавы и мои слова станут для него открытием. Но по их с Валерией молчанию понял, что задел какую-то ненужную струну. Похоже, они вообще избегали разговоров о политике, и по тому, как Валерия перевела разговор на другую тему, я догадался, что не далек от истины.

— А где больше всего пьют? — спросила она.

— Чая — в Англии, алкоголя — во Франции, — с готовностью ответил Хобот, — Но если потребление чая повсеместно падает, то потребление алкоголя — наоборот. В той же Франции за последние двадцать лет оно выросло на пять литров на душу населения, и это — включая младенцев и стариков.

— Н-да-а, спивается человечество, — вздохнула Валерия.

Я представил, каков был бы прирост потребления алкоголя в СССР в литрах на душу младенцев и стариков, и подумал, что и в этом смысле мы распались своевременно. Осведомленность Хобота меня не удивляла, я сам любил листать статистические справочники, чтобы где-нибудь в компании ввернуть цифровые данные о том, например, настолько количество самоубийств у нас превышает количество убийств. Удивляло другое: в его доме я не увидел ни телевизора, ни радиоприемника, ни подшивки газет. Напрашивался вывод, что генерал умышленно отворачивался от политики. А значит, у него были на то веские основания. Интересно бы узнать, какие?

— Берите варенье, Женя, — придвинул он ко мне вазочку, — это красная вишня, очень вкусно.

— Спасибо, — я положил себе в розетку несколько ягод без косточек.

«Красная вишня»… Что-то знакомое… Где-то я слышал… Буквально за секунду в моем воображении прокрутились события последних суток, вынося меня куда-то в темный, промозглый сентябрь из уютного сельского дома.

— Что с вами? — я увидел удивленные глаза Валерии. А в самом деле, что?

— Нет, я просто… Вы сказали про варенье из красной вишни, и я подумал — какая же она бывает еще?

Они синхронно посмотрели друг на друга, обескураженные неразрешимостью такого простого вопроса, задумались и вдруг засмеялись, да так заразительно, что смех передался мне, и мы хохотали от всей души долго, позабыв про чай.

Наконец Хобот погасил улыбку на лице.

— Между прочим, — выдал очередную информацию, — в Японии растет желтая вишня, а я ел варенье из зеленой.

— Врешь, поди? — Валерия окончательно справилась с весельем и, посмотрев на часы, торопливо допила чай. — Спасибо, пора нам.

— А Рахманинов? — вскинул брови хозяин. — Обещала ведь.

— Приезжай на концерт. Мы еще неделю в филармонии. Он вышел из-за стола и, подойдя к роялю, решительно

поднял крышку.

— Я тебе Шопена играл? — спросил задиристо. — Не ходи в должниках, это неприлично. Приеду я на твой концерт, обещаю. А сейчас — moderato, вступление, а?..

Валерия подошла к роялю, подкрутила деревянный стульчик, села и закрыла глаза… Хобот навис над инструментом, я же остался стоять, охваченный торжественной тишиной, хотя о музыке Рахманинова не имел ни малейшего представления.

Она заиграла. Очень тихо, потом — все громче. Через минуту я уже ни о чем не мог думать: какая-то родная, теплая, неведомая до сих пор волна чувств подхватила меня, повлекла в детство, перед моим мысленным взором возникли покойница-мать, Танька в школьной форме, мальчуган в коротких штанишках со шлеёй через одно плечо. В нем я узнал себя. И не было ни засады, ни Рахимова, и Мишка еще, должно быть, не родился на божий свет… Где это все?.. Когда?.. Откуда этот колокольный звон?.. Откуда я знал про этот колокольный звон там, в ночном поезде, во сне наблюдая за метавшим в медный таз яблоки племянником, если только сейчас услышал его в музыке Рахманинова?.. Нет ничего, способного остановить мой полет над зеленой равниной! И как, оказывается, радостно жить! Неведомая сила, наполнив мышцы, заставила меня распрямить плечи, я почувствовал, как повеяло ветром в закрытой наглухо горнице; а потом вдруг — булыжная площадь, колонна красивых, сильных мужиков, я — посередине, Хоботов в кольчуге и богатырском шлеме — впереди, и женщины в кокошниках машут из распахнутых окон, и мир вокруг плавится в ярких лучах полуденного солнца…