Валерий Ильичев - Элегантный убийца

В тот день, получив сообщение о попытке самоубийства в доме на Кутузовском проспекте, оперуполномоченный уголовного розыска Ильин не мог знать, что присутствует при завязке необычного криминального сюжета, героем которого станет… Впрочем, не будем спешить.

Шла привычная работа. Суетились врач и фельдшер Скорой помощи, прибывшей на удивление быстро. В дальней комнате неудачливому самоубийце промывали желудок. Возле него находились две женщины: пожилая — мать и помоложе, с крашеными волосами, худощавая, в кофте ручной вязки и черной засаленной юбке.

Отец потерпевшего — полковник авиации, — успокоенный заверениями медиков, что сын вне опасности, пригласил Ильина на кухню.

— Понимаете, — зло заговорил полковник, — влюбился, видите ли, он! И в кого? Да-да, в ту, в кофте! Мне уж пятьдесят стукнуло, а не польcтился на эту мымру. Да ещё и замужнюю. Вон, взгляните. — Полковник поманил Ильина к окну. Во дворе на бортике песочницы, обхватив голову руками, сидел мужчина. — Муж её. Переживает! — В голосе полковника зазвучали жесткие нотки презрения к незадачливым влюбленным. — Уже три года эта волынка длится. То у нас живет, то к мужу уходит. Сплошные мексиканские страсти. Говорит, что жалеет обоих. А по-моему, ей просто нравится, что при своей-то внешности двумя крутит!

Сделавшие свое дело медики покинули комнату, и Сергей вошел к спасенному. Тот лежал с мокрой тряпкой на лбу и стонал, держа за руку свою единственную и желанную. На дежурный вопрос Ильина, что случилось, ответил невнятным бормотанием и новыми вздохами. Но появившийся отец рявкнул:

— Отвечай как положено! К тебе офицер обращается, ты своими соплями его от серьезных дел отвлек, а теперь мычишь что-то под нос.

Лежащий пластом сразу подтянулся и чуть театрально, но четко произнес:

— Я сам, я сам это сделал. Прошу в моей смерти никого не винить.

— Тьфу ты! Начитался романов! — чертыхнулся полковник.

Уходя, Ильин сказал отцу:

— Здесь все ясно. Всерьез он умирать и не собирался. Но все-таки посматривайте. Нередки случаи, когда хотят попугать, а переборщат нечаянно, и уже спасти невозможно.

Вспомнив о чем-то, полковник вдруг спросил:

— Вы завтра вечером можете ко мне зайти? Сейчас не до того, шума и бабьего визга много, а вот завтра…

Сергей твердо пообещал зайти.

Но на следующий день обстреляли окна квартиры крупного банкира, и в круговерти следственно-оперативных мероприятий Ильин вспомнил о своем обещании уже поздно вечером, возвращаясь домой. Он почувствовал укол совести, но тут же успокоил себя: Если что важное у мужика, сам найдет меня. Телефон ему я оставил.

Ильин и подумать не мог, какая цель событий последует за этим. С утра полковник поехал на дачу. Он был там один. Из потаенного уголка тумбочки он вынул семейную реликвию — дамский браунинг, привезенный в качестве трофея его отцом из Германии. По рассказам, отец полковника выстрелил из него всего один раз: 9 мая в честь Победы. Браунинг он решил не сдавать, несмотря на строгие карательные меры, объявленные за несдачу трофейного оружия после войны. После смерти отца сын хранил браунинг как память о нем. Да и вещь красивая, а по нынешним опасным временам и не бесполезная, особенно на даче.

Но теперь, после попытки его сына лишить себя жизни, держать пистолет в доме было опасно. На самом деле застрелится, дурак, — прав тот парнишка из уголовного розыска. Он вообще вызывает доверие. Надо поговорить с ним и сдать опасный трофей в милицию.

Но напрасно полковник прождал Ильина весь вечер. Наутро одолели сомнения: а не привлекут ли его к ответственности? Ведь хранил запретное более полувека. Сообщат в академию — и прощай, работа! Это ещё в лучшем случае. А в худшем…

Выждав ещё один день, полковник решил поступить по-другому. Полюбовавшись в последний раз на браунинг, он пересчитал патроны в магазине — их было шесть, затем завернул его в рваную тряпку, положил в жестяную коробку и, выйдя на улицу, бросил в мусорный контейнер. Унимая беспокойно забившееся сердце, направился в булочную. Теперь его совесть чиста — и сын-дуралей будет в безопасности, и к нему никаких претензий: он честно ждал прихода сотрудника уголовного розыска лишние сутки.

Стоя в очереди за хлебом, полковник не видел, как к контейнеру приблизился спившийся старик. Он опасливо озирался: это была не его территория. Он хорошо помнил, как месяц назад здесь его избил палкой инвалид. Быстро выхватив из мусора пару грязных бутылок и жестяную красивую коробку из-под чая, старик поспешил прочь.

Через час он появился возле рынка. Поодаль от торговых рядов кучкой сидели четверо кавказцев. Он подошел к ним и, боясь, что его прогонят, зашептал:

— Купите ствол, ребята. На помойке нашел. Настоящий: с обоймой и маслятами! — Осторожно оглянувшись и никого, кроме двух своих давно прикормленных сержантов милиции, не увидев, кавказцы придвинулись к бродяге: внешность продавца внушала им доверие. Проверив оружие, заплатили 50 тысяч рублей.

Кровавая чехарда дамского браунинга взяла старт.

Мог ли предполагать рабочий оружейного завода Германии, что более чем через полвека после окончания войны его изделие начнет пожинать смертельный урожай в далекой России?

Стемнело. Он сидел на заднем сиденье иномарки, стиснутый с двух сторон мощными торсами своих напарников-земляков, и нервничал, злясь на свою онемевшую руку, судорожно сжимавшую рукоять браунинга, упирающегося ему в бедро. Разборка — сам звук этого слова простреливал его мозг и, передавая пульсирующими толчками сигнал тревоги в сердце, заставлял его отчаянно стучаться вгрудную клетку, словно узника-новичка, тщетно пытающегося вырваться на свободу. Ну зачем ему, студенту филологического факультета, надо было ввязываться в эту историю?

Еще сегодня днем он сидел на лекциях, хотя и мало соображал, о чем там говорилось. Огромные окна, гипсовая лепнина на потолке, внушительные колонны старинного здания — все это так не вязалось с тем, что предстояло ему вечером. Ах, вернуть бы все на два года назад! Тогда ему было двадцать три года и он учился ещё на втором курсе престижного столичного вуза. И, пожалуй, лишь то, что он кавказец, отличало его от других студентов.

Да, он, как теперь говорят, лицо кавказской национальности. Ему не давали об этом забыть. Не обязательно специально задевать самолюбие, достаточно было его сокурсникам даже в шутливой форме намекнуть на горячий характер горцев, как он заводился всерьез. Странно, но даже близкие друзья по курсу позволяли себе вещи, которые его задевали. А они даже не замечали этого, когда, не задумываясь, говорили в его присутствии о засилье в Москве кавказцев. Конечно, он для них свой парень, не какой-нибудь рыночный торгаш, и его можно не стесняться, словно речь шла не о его земляках и он не один из них.