Александр Белов - Бригада. От сумы до тюрьмы

Вот и сейчас ему все было с ней понятно: ей было проще маяться без денег, в коммуналке, чем пойти попросить у кого-то помощи.

— Ты сейчас где? По-прежнему у нас… то есть, в Фонде работаешь, или как?

— Ушла она, как только забеременела, — ответил за Людочку Шмидт, останавливаясь на светофоре. — Это еще при тебе было, ты просто не заметил…

Маленький Космос, исследовав все выступы на лице Саши, вытянул у него из-за пазухи крестик на цепочке и засунул его себе в рот.

Людочка обеспокоенно зашевелилась на сиденье, но Саша остановил ее жестом, аккуратно вытащил обслюнявленный крестик изо рта у мальца. Затем снял его с шеи и отдал парню. Тот сразу же засунул новую игрушку обратно в рот, Саше даже пришлось намотать себе на палец конец цепочки. Ладно, пусть сосет, это он таким путем изучает окружающую действительность. Пусть приобщается к религии.

— Люд, он у теб§ крещеный? — поинтересовался он и, получив отрицательный ответ, попросил: — Давай я буду крестным отцом, ладно? А крестить будем в храме Вознесения в Сокольниках, где мы с пацанами крестились.

Люда внимательно посмотрела на Сашу. Все-таки он какой-то не такой, как раньше, не тот Белов, которого она про себя называла Александром Грозным. У этого появились какие-то новые морщинки у глаз, не хитрые, как у Ленина, а добрые, какие должны быть у деда Мороза или Гендальфа. Она кивнула.

— Ну вот и хоккей, — Саша повысил голос и обратился к Шмидту: — Дима, а ты догадался позвонить Юрию Ростиславовичу? Надо было его предупредить, а то ведь старика кондратий хватит!

— Кондартий его уже хватил, — сообщил Шмидт, — так что вы не пугайтесь, когда его увидите. Он жил на Гуриевича, у Пчелкиных, когда дом их взорвали. Только он буквально за несколько минут перед этим вышел. Вот ведь бог его спас, не иначе как! Но старик капитально съехал с ума. Никого не узнает.

«То есть, как это, на Гуриевича? — удивился Саша. — Значит, Пчелкины жили в том доме, где размещался их «Дистрибуторъ»? Вот-те на!»

— Дистрибутор, — произнес он вслух.

— Ты о чем? — не понял Шмидт.

— Господь Бог — дистрибутор, — объяснил свою мысль Саша, — это он распределяет, что кому суждено. Но если ты оказываешь ему сопротивление, то он может пересмотреть твою судьбу. В ту или другую сторону, понимать? Может, в лучшую, а может, в худшую. Я это понял в Кремле. Если бы я сдался, то сейчас сидел бы совсем в другом месте и с совсем другими людьми. Или бы вообще не сидел, а лежал в земле.

Шмидт подумал, что Саша совсем зафилософствовался. Ему тоже, как и Людочке, пришло в голову, что у Белова произошел какой-то мощный сдвиг по фазе, не в смысле сумасшествия, а в смысле изменения личности.

Хотя у него всегда были задатки к праведности, именно так Дмитрий его чувствовал с самого начала их совместной деятельности на ниве криминала. И другие это чувствовали, поэтому все и начинают вокруг него вращаться, как планеты, где бы он не появился. Только тогда, после смерти Коса, Фила и Пчелы он сам не свой стал от потрясения, то есть, — перестал быть собой.

— Ладно, приехали, — сказал Шмидт. — В смысле, выходим…

Они остановились у подъезда дома Холмогоровых. Космос Космосович не захотел слезать с коленей Белова, тот взял его на руки, вышел из машины, одной рукой помог выбраться Людочке и захлопнул дверцу. С другой стороны к ним подошел Шмидт.

Крест у малыша пришлось отобрать и отдать матери — во избежание. Поэтому парень ныл всю дорогу наверх: и в лифте, и на лестничной площадке. Успокоился он, только когда Белов научил его звонить в дверь^Космос-юниор очень быстро освоил это искусство и не отпускал кнопку, пока дверь не открылась и на пороге не возникла испуганная сиделка: звонок был старый и мощный, еще советских времен. Увидев гостей, которых ждала, она успокоилась и пригласила их в дом.

Саша опустил Космоса на пол и, придерживая за воротник курточки, повел в гостиную. Шмидт и Люда последовали за ним. Малыш ковылял не очень уверенно, то и дело норовя упасть.

Шагая позади Белова, Людочка с гордостью сказала:

— Он у меня рано пошел, в восемь месяцев!

Они остановились в гостиной. Юрий Ростиславович сидел в инвалидном кресле с безразличным видом. Голова у него был опущена, ноги прикрыты желтым пледом с коричневыми верблюдами и черной арабской вязью. На вошедших он не обратил ни малейшего внимания.

Саша снял с парня куртку и отпустил его в свободное плавание. А потом обернулся к Людочке, чтобы узнать узнать, не возражает ли она против этого. Та смотрела на Юрия Ростиславовича и молча плакала. Мрачный Шмидт обнял ее за плечи, прижал к себе… Некоторое время все трое стояли перед несчастным стариком, не зная, что делать.

— Он далеко отсюда, — пояснила подошедшая сиделка.

Маленький Космос встал на четвереньки и, быстро-быстро перебирая руками и ногами, пополз по паркету к старинному трюмо у стены… Держась за него одной рукой, встал, а второй принялся сметать все, что было на нем.

На пол полетели французские духи в граненом хрустале, лак для ногтей, кремы, тени, пудра, шпильки, расчески, шкатулки и прочая дребедень, принадлежавшая Надежде Федоровне. Все это, такое яркое, разноцветное, красивое со стуком падало, катилось, прыгало по полу, приводя мальчишку в неимоверный восторг. Забыв обо всем на свете, он заливался счастливым смехом.

Сиделка с испуганным криком бросилась к малышу, как наседка к цыпленку, чтобы прекратить это безобразие, отшлепать, наказать распоясавшегося хулигана, но улыбающийся Белов успел перехватить ее в полете:

— Молодец, Кос Косович, так держать, — одобрительно сказал он мальчугану. — Мужикам это все ни к чему, правда, Шмидт? У нас другие игрушки!

Юрий Ростиславович, до сих пор сидевший с отсутствующим видом, опустив подбородок на грудь, поднял голову и спросил:

— Саша?..

Первые дни декабря ничем не напоминали о том, что еще месяц назад улица Гуриевича была покрыта тонким слоем пожелтевших тополиных листьев. Теперь все вокруг было белым-бело от свежевыпавшего Снега, чистого, пахнущего свежестью, как стиральйый порошок «Уайт». Только на месте взорванного дома, где все еще копошились рабочие и сновали туда-сюда грузовики, была видна серая от цементной пыли земля. От горы щебня, плит и арматуры почти ничего не осталось, а в длинном ряду одинаковых панельных домов появилась щербина, похожая на выбитый зуб.

Саша с силой подвел лопату под горстку снега и толкнул ее вперед, освобождая от белой присыпки очередной кусочек асфальта. Физическая работа доставляла ему удовольствие, и он думал о том, что нет ничего лучше, чем вот так каждый день алюминиевой лопатой сгребать снег и формировать из него высокие сугробы, или махать желтой импортной метлой из пластика, с удобным зеленым черенком, сгребая в кучи душистые прелые листья.