Джек Хиггинс - Игра для героев

– Открыть дверь! – услышал я распоряжение в свой адрес на том же ломаном французском языке.

Я сделал, что мне было сказано, и спустился еще на три ступени в общественный бункер. Там никого не было, да и быть не могло – при единственном входе. Я повернулся и посмотрел на людей, в чьи руки попал. Один был средних лет, седоватый, в очках в стальной оправе – артиллерист, судя по форме. Другой – совсем иного пошиба: суровые, злые глаза и старый шрам от пули на щеке. Он повесил свой пистолет-пулемет на крюк у двери и достал сигарету, с любопытством оглядывая меня.

Тот, что в очках, держал в одной руке мой фонарь, а в другой – винтовку. Он ткнул меня винтовкой и ухмыльнулся:

– Выше руки. Давай, давай, поворачивайся!

Добрая часть учебного времени на курсах по подготовке диверсантов и агентов посвящалась искусству бесшумного убийства, причем руководитель занятий был редким мастером и тонким знатоком дела. В конце обучения на курсах боязнь рукопашной схватки, то есть естественная боязнь быть побитым или искалеченным, у меня испарилась; я, будучи ниже среднего роста, никогда уже не испытывал страха помериться силой с кем угодно. Гораздо больше мы опасались вляпаться в случайную потасовку, где навык убийства мог сработать сам по себе.

По этой причине я стал уходить из баров, когда дело принимало неприятный оборот, пропускал мимо ушей оскорбления пьяных в лондонской подземке; ощущение силы, власти и уверенности в себе позволяет сносить такие вещи легко и уходить от скандала.

Но я не сомневался, что убью этих двух часовых на вершине утеса. Вынужден буду их убить.

Тот, что в очках, снова подтолкнул меня. Я начал поднимать руки, щелкнул лезвием финки – старый фокус коммандос – и ударил его под подбородок, отчего лезвие, проткнув рот, дошло до мозга. Он был убит мгновенно – рухнул на бок, выбив финку у меня из руки, а другой часовой схватился за пистолет-пулемет. Маузер с эсэсовским глушителем был у меня наготове в левой руке, и я выстрелил ему в сердце почти в упор.

Не прошло и десяти секунд, как зазвонил полевой телефон. Поднять трубку означало смерть, по крайней мере так казалось в той обстановке, но я ведь был в другом состоянии, особом состоянии, где за мыслью мгновенно следует действие, разум работает четко, ощущения необыкновенно обострены.

Я поднял трубку, чуть прикрыл рукой микрофон и сказал по-немецки:

– Алло.

Сквозь шум плохой линии голос в трубке прозвучал слабо и хрипло:

– Мюллер, это ты? Вебер говорит. Все в порядке?

– Все нормально, – сказал я.

– Хорошо. Утром увидимся.

Я положил трубку и приступил к делу: выдернул финку, протер ее и спрятал вместе с фонарем, затем занялся трупами. Крови вытекло не слишком много. Я поднял сначала того, что в очках, взвалил его на плечи, вышел из бункера и сбросил тело с утеса. Затем вернулся за его напарником.

Я восстановил проволочное заграждение, замаскировав проход, вернулся в бункер и осмотрел пол. Там оставалось немного крови; я взял тряпку из уборной и смыл пятно. Судя по телефонному разговору, проверяющих на посту не будет до утра, но нельзя быть уверенным ни в чем. Если кто-то и зашел бы неожиданно, то мог подумать, что часовые вышли на обход. А вот если бы нашли кровь, то весь остров закипел бы через пятнадцать минут.

На крыльце около бункера стоял велосипед, и у меня возникла идея. Все теперь решало время, и каждая сэкономленная минута могла многое значить. За дверью висели шинели часовых.

Сняв одну из них, я затолкал свою боцманку в карман и примерил лежавшую на столе стальную каску. Она была размера на два больше моего, что было даже к лучшему. Я быстро вышел, взял велосипед и покатил его по тропинке.

Мозг мой работал теперь быстрее обычного в поисках решения.

Тропинка, по которой я шел, должна привести через полкилометра к грунтовой дороге, построенной когда-то в викторианскую пору и ведущей в сторону порта Мари-Луиза. Эта дорога привела бы меня в Шарлоттстаун или в Гранвиль, а дом Сеньора находился именно там. Разумной показалась мысль, что немецкий солдат на велосипеде может добраться туда гораздо быстрее, чем Оуэн Морган – пешим ходом, ковыляющий через поля, на которых могло быть больше сюрпризов, чем упоминал Джо Сент-Мартин.

Через некоторое время почва на тропинке под моими ногами изменилась, и, когда я включил велосипедный фонарь под кожухом, мне стала ясна причина: тропу засыпали гравием и залили битумом. Как я обнаружил позже, немцы починили большинство старых грунтовых дорог и троп на острове для повышения пропускной способности в период ведения основных фортификационных работ.

Это, несомненно, облегчало мне задачу, и, сев на велосипед, я покатил вдаль.

До дома Сеньора было чуть больше мили, и на протяжении пути я не встретил ни души. Когда я приблизился к взлетно-посадочной полосе и собирался сворачивать налево, на дорогу в Гранвиль, то увидел приближающийся свет фар. Было поздно скрываться, так Что я замедлил движение, опустил голову и уступил дорогу. Мимо меня проехал и повернул на Гранвиль грузовик. У меня создалось впечатление, что водитель помахал мне, а затем его грузовик исчез в ночи.

Я покатил дальше, чувствуя в животе пустоту. Несколько сотен ярдов, всего лишь несколько сотен ярдов до Симоны! Что она скажет? Как поведет себя? Узнает ли меня? Нет, это было совсем невероятно.

Я свернул за поворот и увидел дом Сеньора – внизу, в лощине среди буковых деревьев. Двор был освещен. Тусклый свет позволял разглядеть: что-то там не так... Ага, вот оно что: во дворе три бронемашины и лимузин, у крыльца – часовой, над входом – нацистский флаг.

Опять Джо Сент-Мартин! Что ж, придется и за это с ним рассчитаться, непременно придется. Я проехал, мимо главных ворот, куда заруливал обогнавший меня грузовик, и двинулся дальше.

В темноте подо мной лежал Гранвиль, деревушка в двенадцать – пятнадцать домов, сгрудившихся вокруг старой спасательной станции. Гранвиль, где, по словам Джо Сент-Мартина, оставался один Эзра Скалли. Неужели и тут Джо солгал? Надо проверить, иначе нельзя. Я спустился сквозь тьму, подъехал к первому дому и оставил велосипед за изгородью.

Кругом стояла небывалая тишина, как в деревне мертвецов, ни единой живой души, лишь вдалеке тихо пошумливало море.

Двигался я осторожно. Дом Эзры стоял позади лодочного ангара. Его заставили переселиться – сам бы он этого не сделал. И тут я остановился, увидев полоску света в окне и услышав приглушенный смех.

Пригнувшись, я подобрался к окну возле парадной двери и заглянул в щелку между занавесками. Эзра сидел у дальнего края стола в одной нижней рубашке – сидел так, что я видел его лицо. Он почти не изменился: обветренное изнуренное лицо, большая рыжая борода, лысина блестит в свете лампы без абажура. Электричество в Гранвиле? Еще одна немецкая новинка.