Михаил Соколов - Гладиатор

Он остановил руку, схватившую пистолет. Нет, лучше нож.

Поравнявшись с группой, уже настороженной его приближением, шагнул ближе и ударил ближайшего пса рукояткой в висок. Повернулся к радостно вскрикнувшей Нине и рвущему из наплечной кобуры пистолет второму конвоиру.

Смешанное чувство – радость от удачной встречи, боязнь за нее, брезгливая усталая ненависть к сегодняшнему насилию – словно в попытке поставить на всем этом безобразии крест, нет, лучше печать (подписать и запечатать), он с силой ударил нового врага ножом в лоб. Толстое лезвие со скрипом вошло в кость между глаз и мертво заклинило; Николай оставил его медленно остывать вместе с телом.

А Нина даже не обратила внимания на близкую смерть. От удачи, от неожиданного спасения что-то взвинченно шептала. Он прервал ее:

– Почему ты до сих пор не в машине?

– Отец ни на минуту не отходил весь вечер. Я уже потеряла всякую надежду убежать. Только когда ему сообщили, что тебя не удалось запереть в камеру, что ты их всех убил – боже мой, как я рада! – только тогда он оставил меня, да и то приказал какому-то плюгавому следить. Я сказала, что мне надо в туалет…

– Где тебя задержали?

– У калитки. Там только один охранник. Мы его легко убьем.

При этих словах Николай покосился на нее и в слабом, все еще доходившем до них свете от окон дворца увидел блеск счастливых детских глаз.

– Конечно, убьем, – хмыкнул он.

Она быстро кивнула и, захлебываясь от эмоций, продолжила:

– Отец сказал, что ты не капитан милиции, а вор в законе. Это правда, милый? Я еще не была знакома ни с одним вором в законе. А тут сразу муж!

– Чей муж? – рассеянно спросил Николай, выискивая покинутую фигуру охранника.

– Чей, мой, конечно. Вот уж не думала! Как ты этого Гоблина! Мне показалось – все, конец. А это ты его выматывал, чтобы легче справиться. Я так рада!

Они подошли к воротам, и охранник шагнул к ним из прозрачной темноты.

– Опять вы? – удивился он, узнав Нину. – А как же?.. Сказали, что вам запрещено покидать территорию.

– Кто сказал? – спросил Николай.

– Ну, ребята были…

– Ребята ошиблись. Они уже раскаялись. А тебе Барон что-нибудь приказывал?

– Нет, но…

– Вот и открывай. Нам еще выкупаться надо.

Парень, конечно, сомневаясь, пропустил их. А с другой стороны, Нина все же дочь Барона, приказа не было, а когда паны дерутся, у холопов чубы трещат.

Пусть идет.

Уже в лесу Николай спросил:

– Удалось с тотализатором?

Ответом ему был счастливый смех Нины. Она подняла руку с плоским маленьким чемоданчиком, почти папкой.

– Я захватила компьютер. Тут все. Я все деньги на тебя поставила, все шестьсот двадцать тысяч долларов. Мы теперь миллионеры. Знаешь, как я старалась всех против тебя настраивать! Только трое вместе с нами поставили на тебя. Так что мы с тобой выиграли пятьдесят два миллиона. Хорошо, правда?

– Правда, – сказал Николай, думая о том, что еще может придумать Качаури?

Образ Барона тут же плотно восстал в его воображении, изрыгая проклятия, и, почуяв настоящую беду, таращил глаза, скрипел зубами и сильно, зверски дышал через нос.

Реальный прототип несколько отличался от Николаевой добротной фантазии, хотя действительно находился в состоянии, близком к умопомешательству.

Однако внешне гнев его и страшная ярость не выражались столь зубодробительно-банально. Внешне Барон был даже тих, суетливо-рассеян, молчаливо грыз ногти и, однако же, поминутно то вскакивал, то садился в кресло в гостиной Нининого номера, пытался хоть как-то усмирить тот кипящий океан, в котором варилось его с трудом сдерживаемое безумие. Ему доложили о потерях: четверо убитых, четверо покалеченных. Доложили, что последний, кто видел его дочь и Казанцева, был охранник у калитки; они шли купаться на дикий пляж, скорее всего в ближнюю бухту.

Последнему Качаури, разумеется, не поверил. В голову лезли совершенно посторонние мысли: то видения казней, которыми он умертвит Казанцева (они были очень разными и их было много), то варианты наказания ослушницы дочки, не столь кровожадные, но не менее суровые: он предполагал засадить ее на год под домашний арест, держать на сбалансированной, но скудной диете, без спиртного и сигарет – в общем, много чего.

Помощник, метавшийся между страхом и долгом, мужественно выбрал долг и доложил о том, что на Казанцева поставила Нина Отариевна, причем весь свой "безнал", так что на ее счет, как и на счет других двоих умников, догадавшихся поставить против Гоблина, уже переведены более пятидесяти миллионов долларов. На счет Нины Отариевны пятьдесят два миллиона триста тысяч долларов.

Когда это ужасное известие, постепенно как бы озвучивавшееся в воспаленном мозгу Качаури, дошло-таки до его сознания, что-то там в его голове щелкнуло, прояснилось, он резво вскочил и, хоть внутри оставался воспаленным клубком нервов, внешне стал напоминать прежнего Барона: решительного, грубонапористого, беспощадного.

Движением руки сметя всех за дверь, он еще секунду-другую стоял посреди комнаты, оглаживая пальцем ус и покачиваясь на каблуках, потом решительно вышел, отнял у первого попавшегося охранника автомат Калашникова, вновь отмел попытки навязать помощь, спустился на лифте вниз и покинул здание.

Он твердо решил, что должен сам, лично, поймать и убить этого волка, утащившего в ночь его овечку-дочь. Он отчетливо понял, что это не просто бизнес или там затронутая честь, прочая чушь.., нет, – был Казанцев, и был он, Барон, были двое мужчин, затерянных в этом волчьем мире, а все остальное.., деньги, его дочь, вообще женское начало оставалось фоном, второстепенным, хоть и чрезвычайно важным. Он знал, наступает иногда миг, когда мужчина должен забыть о своем положении, состоянии, уме и выйти на арену вот так, голым, без всяких армий и прочих лукавств. Других можно обмануть, не себя. Перестанешь себя уважать, другие обязательно тебя подомнут. Подумать только – простой вор в законе осмелился противопоставить себя такой отлаженной системе! Вот что главное, вот почему надо уничтожить этого наглого выскочку. Нельзя жить в обществе, в системе, которая дает возможность отдельному человеку или даже группе людей жить по другим, личным законам. Такая система обречена. Поэтому надо убить этого наглого псевдомилиционера, чтобы быть уверенным в надежности своего мира.

Так думал Качаури, пробираясь в темноте по тропинке и сопя. Когда мог, бежал – неуклюже, словно погибший сегодня на арене носорог, забитый двумя буйволами. На крутых подъемах хрипел и ругался, но лез, цепляясь за кусты и ветки деревьев. Он чувствовал, он был уверен, что система его мировоззрения, материально подтвержденная великолепным дворцом дома отдыха, связями с сильными мира сего не только здесь, в СНГ, но и там, на сахарно-ясненьком Западе, вдруг начала зыбко дрожать, словно бы этот проклятый Казанцев выдернул маленький камешек из фундамента пирамиды, а на этом камешке все и держалось. И поэтому его тоже надо убить.