Михаил Соколов - Грозное лето

Давно не было такого нашествия грачей в эту пору. Еще в левадах, за станицами, в лилово-сизых терновых зарослях лежали обледеневшие снежные плешины и жалобно слезились под горячими лучами солнца, а в степных балках, под вековечными дубами и карагачами, еще таились запыленные всеми ветрами дырявые, грязные сугробины и держали в стуже распластавшиеся по смолисто-черной земле узловатые корни их; и еще только-только по берегам отгулявшей новое половодье речки прихорашивались обокраденные морозами, раздетые вековечные вербы и торопливо развешивали на поникших в печали длинных ветвях изумрудные сережки, а красноталы еще обряжались в пепельно-розовые пушки-бутоны, и на них украдкой поглядывали из-под старой листвы и смотрели умиленно и радостно, и не могли насмотреться, голубоглазые, как синь небесная, подснежники, — а грачи уже торжественно славили новую весну и хороводили на радостях над станичными тополями и вербами горластой каруселью, выискивая средь многоэтажья растрепанных зимними вьюгами старых гнезд свои, родовые, а найдя, сыпались на них из поднебесья воронеными тучами.

И тогда начиналась потасовка такая, что пух и перья летели во все стороны, как черный снег, а гвалт поднимался на всю округу, хоть уши затыкай.

Откуда их привалило столько, что небу стало тесно, и где были свои, старожилы, не покидавшие родимых мест даже в лютую стужу, а где — чужие, прилетевшие из теплых мест на все готовое, — поди разберись, но по тому, что макушки деревьев были бесцеремонно усеяны ими так, что ветки гнулись в три погибели, и что они не обращали никакого внимания на весь свет, а не только на себе подобных, расставшихся за зиму не с одним пером, отощавших с голодухи, да еще по тому, что они высокомерно переругивались с соседями, лоснясь на солнце, словно отполированные, — видно было, что это — гости залетные, не видавшие лиха, а те, что домовито копошились в дырявых гнездах и носили в облупившихся от зимних хлопот клювах сушняк, или содранную с тополей старую кору, или высушенную суховеями траву, — это были домоседы, хозяева, и им было в высшей степени безразлично, кому там из гостей недоставало места под солнцем — пусть обживаются, как хотят, деревьев предостаточно, — и скубли залетных франтов без жалости, чтоб не зарились на чужое подворье.

Тут же мелодично-женственно перекликалось и галчиное племя, но тут драк не было, и шум был поубавистей, и грачиные баталии никого не интересовали, а интересовало лишь одно: где бы стащить у зазевавшихся казачек, что развесили на просушку старые одеяла на плетнях и веревках по всем дворам, клок ваты или лоскуток какой завалящий или паклю выдернуть из только что законопаченного и еще не просмоленного баркаса, а то и гривку шерсти из древнего кожушка, забытого таким же древним дедом на солнышке, на завалинке, а раздобыв что бог послал, снести в свои гнезда и устлать их по-царски.

Таково уж было племя галчиное: меньше шума, а больше дела и хозяйственной смекалки.

Александр приехал тогда из Петербурга на святки и намеревался повидаться с начальником войсковой артиллерии, генералом Голиковым, и разузнать, нет ли у него вакансии, чтобы занять ее после окончания артиллерийской академии, ибо в академию заявки на молодых офицеров из Новочеркасска не поступало. Но генерал Голиков готовился к весенним учениям в Персиановке и был там уже несколько дней.

И Александр решил навестить родные места, станицу Бессергеневскую, где прошли детство и юношество, когда здесь еще жили все Орловы, и где сейчас жили с дедом самый младший брат Алексей с женой Верочкой. Средний брат Василий, отпевший всенощную в своей церквушке, тоже вызвался побывать в родных местах, к нему присоединился самый старший брат, Михаил, потом общий друг детства Андрей Листов, и вот, еще раз разговевшись за праздничным столом деда и поиграв в битки крашенными на все манеры яйцами, все пришли к гроту, любимому месту молодости.

Александр уселся на старой коряге, принесенной откуда-то половодьем и выброшенной на берег под вековым белоствольным тополем, смотрел на мутную воду речки, на желтые, как свечки, соломинки, отбеленные морозами камышинки, что плыли по ней и кружились и тоже будто хороводили на радостях, что остались живы-здоровы в ледоход, и мысленно видел…

Нет, не соломинки и камышинки, а нечто такое, от чего тогда Верочку едва не хватил сердечный удар: видел, как в этой тихой сейчас и спокойной речке он едва не ушел под лед. Ходил с ружьем погожим зимним днем в сопровождении дворняги Волчка по буграм, высматривал на проталинах куропаток и вдруг внизу, на речке, увидел лису. Рыжая красавица, видимо, никуда не торопилась и, распустив огнисто-яркое правило, грациозно шла по заснеженному льду, словно по бульвару, не спеша, не рассматривая, что там было вокруг, а как бы задумавшись о чем-то своем, и ровно никакого внимания не обращала, бродит ли на бугре охотник какой или нет, так как с бугра все равно никакой заряд достать ее не мог.

Александр и не думал стрелять, но Волчок увидел рыжую, кинулся вниз и, кувыркаясь в сугробах, мячиком скатился со скалы и бросился за соблазнительницей. И Александр в азарте ринулся вниз, добежал до речки, с ходу сиганул на занесенный сугробом лед и…

И провалился, не зная, что под сугробом была расщелина, так как лед осел и отошел от берега. Один только миг требовался речке, чтобы проглотить его, но он успел раскинуть руки по сторонам и опереться на лед, а потом осторожно надвинул ружье на расщелину, как перекладину, и на него оперся. Но ноги повисли в воде, и сильное течение ее стало засасывать его и норовило утащить под лед.

Александр с друзьями не раз купался в этом месте, прыгал с разгону и едва доставал дна и знал: малейшая неосторожность — и течение поглотит его мгновенно, и шутливо сказал речке:

— Шалишь, за здорово живешь ты меня в свои чертовы объятия не заманишь. Вот найдем сейчас точку опоры и — до встречи летом.

И шарил, шарил ногами, нащупывая грунт — крутой берег, а когда нащупал, уперся в него каблуками, на которых были подковки, и усмехнулся:

— Ну, вот и все.

Но речка не сдавалась, и продолжала затягивать его вглубь, и не давала возможности стать ногами на глинистый крутой берег твердо и надежно, а подтачивала грунт под каблуками, и они лишались опоры. И Александру стало не до шуток.