Владимир Ефимов - Симуляция

– Мы боимся, что это от работы.

– Проверьте все, герр инженер!

Он сидел в инвалидном кресле в небольшом помещении, загроможденном множеством предметов. Молодое лицо, которое я раньше видел под отрешенной маской безумия, теперь было живым и слегка смущенным. У него были все основания злиться на меня, но он даже не обижался. То ли он действительно все понимал, то ли благоговел перед мистическим ореолом моей профессии.

– Извините, что я вас так неуклюже вырубил, – сказал я, – вы теперь ходить не можете.

– Что поделать, если бы вы меня не остановили, могло бы быть еще хуже. А на новые ноги заработаем. Была бы голова, хвост вырастет! – закончил он пословицей.

В комнате бросалось в глаза обилие рекламных плакатов, вымпелов, наклеек и прочего. У стекол покачивались воблеры, полки были заставлены сувенирами, и даже почему-то раскрытый зонтик был украшен логотипом какого-то турагентства. На стеллаже размещались восемь маленьких экранов, а на столе под ними стояла машинка, наподобие тех, на которых в старину лаборанты считали кровяные тельца.

Заметив, что я озираюсь, он сказал:

– Это у меня от работы. Мне часто дарят разную рекламную продукцию.

– А что у вас за работа?

– Мониторинг.

– Как это?

– Мониторинг рекламы. Рекламодатели хотят точно знать, когда показывают их ролики, и в каком количестве. Эфирщики дают свои цифры, но их ведь надо проверять. Вот. Все просто. Пошел ролик – нажимаю кнопку. Закончился – нажимаю другую. Видите, я могу следить одновременно за восемью каналами. Правда, на восьми я уже ошибаюсь. А на пять-шесть мастерства хватает.

– Господи, чем только народ не живет, – невольно усмехнулся я, – Хочешь повстречать интересных людей – иди в программаторы. Но это ведь, действительно, требует изрядного нервного напряжения. Давно вы этим занимаетесь?

– Год. Нет, уже чуть больше. Сейчас, соображу… Год и четыре месяца.

– Ну что ж, – я распахнул футляр, – давайте посмотрим.

– Сейчас с ним все в порядке, – объяснял я старикам после сеанса, – но у него действительно очень напряженная работа. Лучше бы найти другую. Если же не получится, вызывайте меня хотя бы раз в полгода.

– Хорошо, герр инженер, – сказал Берг, расплачиваясь.

Я взял с них по минимуму.

Когда у меня появлялось немного свободных денег или много свободного времени, я звонил кому-нибудь из подружек. Обычно это оказывалась Мэри-Энн. Мы с ней встречались где-нибудь, и, перемежая кофе и сигареты, могли часами болтать на совершенно непредсказуемые темы. Иногда мне удавалось затащить ее и в постель, но это требовало настолько редкого стечения обстоятельств и таких изощренных усилий с моей стороны, что происходило довольно редко. Если мне требовался именно секс, то можно было вспомнить девушек, с которыми у меня были менее замысловатые отношения. Но все же сама возможность близости придавала нашим разговорам если не пикантность, то, я бы сказал, осмысленность.

На этот раз, после того, как мы обсудили поведение разлученных близнецов, глобальное потепление и особенности строения нервной системы осьминогов, Мэри-Энн заинтересовало, могу ли я с помощью своей лютни восстановить воспоминания из прошлой жизни.

– Понимаешь, – говорила она, – воспоминания о прошлых жизнях, они ведь присутствуют в подсознании. И они же вполне доступны. Но дело в том, что их невозможно отличить от каких-то там кусков из, например, фильмов, там, фантазий каких-то. А ты же видишь, к какому времени воспоминания относятся? Смотришь, сколько ему лет и вытаскиваешь более старые воспоминания.

Мне не хотелось говорить о работе.

– Ну, во-первых, я вообще очень не люблю работать с логами. Это такое нудное занятие, как, ну я не знаю… Как нитки в иголку вдевать два часа подряд. Озвереть можно. А во-вторых, это ж относительные воспоминания. Я вытаскиваю образы, довольно расплывчатые. Цвет, ощущение. Если сильно повозиться, то картинку.

– Нет, все равно, – настаивала она, – если это возможно, можно было бы делать очень интересные вещи.

– Извини, кстати о вещах, – перебил я, – ты говорила, что делаешь что-то интересное?

– Ой, это… Да, – она хихикнула, – Один чудик, между прочим, с Дрейфа, заказал форму почтальона, которую можно было бы одним движением превратить в обычный костюм. И даже без выворачивания на изнанку. Пришлось повозиться.

– Зачем?!

– Не знаю! Может он артист, а может жулик – мне какое дело!?

Вокруг встречи с Марчем мы развернули великолепное представление на тему конспирации. Васик дал ему мой телефон и наказал звонить с автомата, в определенное время, надо сказать, довольно-таки позднее и весьма неудобное для прогулок. Хотя, кто их, артистов знает.

Затем мы с ним беседовали на лавочке в парке, и лишь затем я назначил ему встречу в дешевом номере, снятом специально для этого. Все это произвело должное впечатление – какое бы то ни было обсуждение суммы гонорара в таких условиях выглядело бы просто нелепо. Мне тогда и в голову не приходило, что все эти конспиративные меры не только были оправданы, но и оказались недостаточными.

Марч был среднего роста и не производил впечатления атлета. Разве что в движениях иногда проявлялась шуистская грация. А вот слова ему давались с трудом. Он говорил руками, говорил своим чрезвычайно подвижным лицом, и вообще всей фигурой.

– Герр Петров, – начал он, глянув на мою визитку, которую вертел в пальцах, – со мной на тросе… как бы… не знаю, как это сказать… Зарубает как бы. Такое ощущение… Я как бы выключаюсь иногда.

– Позвольте, как это? Прямо на канате? Разве это возможно? – я даже забыл делать умное лицо.

– Ну да! Вы не понимаете. Я по тросу иду, как по проспекту. Я, наверное, и во сне смог бы по нему идти. Какое-то время. Я вырос на тросе. Да беда-то не в том, что я могу свалиться… Хотя это, наверное, было бы неприятно. Моя работа не в том, чтобы ходить по проволоке, как воробей какой-нибудь. Канатный плясун – это акробатический актер, я же постоянно в образе, вира-майна! Причем у нас все на импровизации, никакого сценария нет. Вепрь и загонщики – сыгранный ансамбль. У нас есть, конечно, наработанные связки, но всю игру на этом не вытянешь. Каждый постоянно придумывает свои сюрпризы, заготовочки разные.

Я внезапно понял, почему его вдруг так понесло и всю неуверенность как гиком сшибло. Он выдавал свою программу для девушек и журналистов. Разумеется, им, плясунам, постоянно приходится доказывать, что они занимаются высоким искусством, а не спортом. Тем более что в Лум-Луме, как я это понимал, от самих плясунов ничего не зависит. Лум-Лум – игра логическая, а плясуны там были всего лишь живыми фишками. Их ходы определяли игроки, плясуны же только выполняли их, попутно развлекая публику. Если я, конечно, все правильно понимал. И хотя на виду были именно они, и им доставалась изрядная доля зрительского внимания, роль живых марионеток не могла не угнетать. А все поклонницы, наверняка, начинали с вопроса: "Как же вы ходите по такой тоненькой проволоке!?"