Андрей Воронин - Инкассатор: Страшный рассказ

– «Субару»? – внезапно охрипшим голосом подсказал Филатов.

– Во! Точно, «Субару»!

Дмитрий посмотрел на Юрия и вздрогнул, увидев, как его лицо буквально на глазах покрывается смертельной бледностью.

* * *

«... Она лежала, медленно приходя в себя. В спальне было как-то непривычно темно, как будто она устроилась на ночлег не в своей кровати, а в закрытом наглухо платяном шкафу. В пользу такого предположения свидетельствовали и голые, ничем не прикрытые доски, которые она ощущала под собой, и спертый воздух. Вот только пахло здесь почему-то не духами, как в ее шкафу, и даже не нафталином, а чем-то знакомым и в то же самое время неуместным – чем-то, чему не было места в спальне и уж подавно внутри платяного шкафа.

Инга попыталась сосредоточиться, понять, куда это ее занесло, но не сумела – мешала жестокая головная боль. Она пошире открыла глаза, поморгала ими, но это не помогло – тьма была непроглядной, как будто Инга ослепла, пока спала.

Пытаясь сориентироваться, она подняла руку, и пальцы сразу же уткнулись во что-то шершавое, судя по ощущению, деревянное. «Доски», – поняла она и для пущей уверенности провела ладонью по занозистой, небрежно оструганной поверхности, нащупывая узкие зазоры между досками и гладкие, как стекло, почти неразличимые выпуклости срезанных циркулярной пилой сучков. Доски были свежие – в темноте пахло сосной и еще чем-то... Чем?

Рука, скользившая по дощатой поверхности в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от лица, неожиданно наткнулась на препятствие. Это была дощатая стенка; еще одна такая же стенка обнаружилась с другой стороны. Помещение – помещение ли? – в котором проснулась Инга, было не шире полуторной кровати. Больше всего оно напоминало сосновый ящик – ящик, в котором она лежала на спине, не имея возможности сесть, вдыхая запахи свежих сосновых досок и сырой земли...

Земли! Охваченная внезапным приступом клаустрофобии, Инга обеими руками ударила в крышку над собой, загнав в ладони с полдюжины заноз и даже этого не почувствовав. Земля! Так вот чем здесь пахло! Спертый воздух, запах сырой земли, узкий сосновый ящик, кромешная тьма и тишина, в которой не было слышно ничего, кроме ее учащенного, хриплого дыхания и гулких ударов сердца. Все это было похоже на...

Она почувствовала приближение паники, зажмурилась, затаила дыхание и приказала себе успокоиться. Того, о чем она подумала, просто не могло быть. Как, скажите на милость, могла она оказаться в...

В гробу? Да, в гробу. В могиле. Засыпанная сверху землей... Нет, ПОХОРОНЕННАЯ в земле! Конечно же, этого не могло быть. Она что, впала в летаргический сон и ее приняли за мертвую? Чушь собачья, сейчас не восемнадцатый век! После Эдгара По о таких вещах никто даже не пытался писать, потому что это полная ерунда. Это просто чья-то глупая шутка, вроде запоздалого первоапрельского розыгрыша...

– Эй! – крикнула она, снова изо всех сил ударив в крышку ладонями.

Собственный крик, увязший в тишине, как в пыльной вате, вонзился в ноющий мозг, как тупая игла. Если это похмелье, то Инга даже представить себе не могла, сколько и чего нужно было выпить, чтобы заработать себе такое удовольствие. И что это за компания, в которой сначала пьют, а потом разыгрывают вот такие шутки? Как ее угораздило связаться с сумасшедшими?

Она ударила в крышку одновременно ладонями и коленями, не обращая внимания на боль. В щели между досками просыпалось немного земли, и Инга с отвращением стряхнула ее с одежды. При этом что-то зашуршало, и, ощупав левое запястье, она обнаружила на нем прилипший обрывок клейкой ленты.

И тут она вспомнила все – Олега с его странным предложением забрать сумку с какими-то ее вещами, отвратительный запах хлороформа, ощущение жесткой ладони, которая прижимала пропитанную отравой тряпку к ее лицу так сильно, что грозила сломать нос... Она вспомнила обещание Олега, сказавшего, что она обязательно все поймет, когда наступит время.

Кажется, она напрасно его дразнила, напрасно села к нему в машину, напрасно намекала на возможность шантажа... Впрочем, теперь ей стало ясно, что, поступи она иначе, это все равно ничего не изменило бы. Он продумал все заранее и хладнокровно осуществил свой чудовищный – с ее точки зрения, разумеется, – план.

И все-таки она не могла до конца поверить в то, что похоронена заживо. Так просто не бывает, будь оно все проклято! Ее маленький изворотливый умишко восставал при мысли о том, что ей предстоит медленно умирать здесь от недостатка кислорода – медленно ЗАДЫХАТЬСЯ здесь, в толще земли, – не имея возможности как-то выкрутиться, вывернуться, обманом превратить поражение в победу, очаровать, пленить и сладострастно растоптать, чтоб впредь неповадно было... Такая возможность существовала ВСЕГДА, но сейчас ее не было. Или все-таки была?

– Олег! – закричала она во тьме своей гробницы, бездумно расходуя на бесполезные вопли драгоценный кислород. – Олег, прекрати немедленно! Открой, Олег! Прости меня, слышишь! Я все поняла! Не верь никому, я люблю только тебя! И всегда любила только тебя! Выпусти меня, Олег! Я тебя умоляю! Я...

Она замолчала, чувствуя, что начинает задыхаться. Так быстро? И ни звука, ни шороха в ответ – только тишина, запах земли и тьма, к которой глаза просто не могут привыкнуть, потому что в ней нет ни малейшего проблеска света.

Она забилась в тесном деревянном ящике, пытаясь просунуть пальцы в щели между досками, ломая ногти и обдирая колени в тщетных попытках столкнуть прибитую гвоздями крышку. Ее отчаянные крики постепенно перешли в нечленораздельный вой, в полное смертельной тоски мычание зверя, попавшего в ловушку, откуда не существует выхода. Удушье все сильнее сдавливало грудь – пока что скорее воображаемое, чем настоящее, но оттого не менее страшное. Инга билась о стенки своей могилы локтями, коленями, головой, то рыдая, то сыпля грязными ругательствами, то принимаясь молить о пощаде. Постепенно удары делались слабее, крики тише, и через какое-то время она...»

... Дымов проснулся со странным ощущением: ему казалось, что во сне он видел свой рассказ, и не просто видел, а принимал в нем участие в качестве какого-то нового, непредусмотренного сюжетом персонажа, этакого стороннего наблюдателя, поочередно вселявшегося в героев повествования. Этот незримый вездесущий дух, кажется, попал впросак, ухитрившись под занавес вселиться в тело, обреченное на медленную, мучительную смерть. Положение у него было незавидное, и Дымов порадовался тому, что вовремя проснулся.

Некоторое время он лежал на спине, отдыхая и испытывая блаженное ощущение, знакомое каждому, кому доводилось просыпаться посреди ночи от привидевшегося во сне кошмара и обнаруживать, что это всего-навсего дурной сон. Потом ему стало интересно, ночь сейчас или утро, и он открыл глаза.