Сергей Зверев - Легионер

Заскрипела тяжелая дверь.

— Ну что, ты здесь живой? — огляделся Азем Хиди.

В луче фонаря мелькнула тень, и в следующий момент Крайкович, долго ожидавший этого случая, бросился на охранника. Тот успел разве что схватиться за автомат, но это оказалось его последним движением. Нож Милована перерезал ему горло. Фонарь, падая, звякнул о бетонный пол и потух.

Мальчик с расширенными от ужаса глазами зажал рот, с трудом сдерживая крик. Тело албанца упало на пол, и в наступившей тишине было слышно, как булькает кровь в перерезанной глотке. Милован схватил фонарь, но тот, как оказалось, разбился.

— Богдан, у тебя есть спички? — нервно обратился он к племяннику. — Посвети!

За пару минут Крайкович обыскал мертвого охранника, взял автомат и, приказав мальчику оставаться пока внизу, ринулся наверх, стараясь передвигаться бесшумно.

Вбежав в комнату, он увидел второго стражника, лежавшего на диване. Тот вскочил, но тут же получил в грудь несколько пуль из короткой автоматной очереди.

— Богдан, уходим отсюда! — кивнул Милован появившемуся племяннику.

В дом вбежали старик и внучка. Та коротко вскрикнула, глядя на мертвое, окровавленное тело албанца.

— Ключи от машины! — потребовал Крайкович у старика.

Направленный автомат стал сильным аргументом.

— Еще спасибо скажите, что я вас живыми оставил, — сквозь зубы процедил Милован, выходя из дома.

Ледина бросилась к окну, глядя на то, как машина выезжает со двора.

— Что же мы теперь будем делать? — обернулась она к старику.

Обычный день, начинавшийся в Косово, ничем особенным не отличался от предыдущего. Те же горы, то же встающее солнце. Скоро должен был наступить новый трудовой день. Однако коренным отличием было появление множества машин в населенных албанцами деревнях, которые подходили совсем близко к Дмитровице.

С утра в двери домов застучали приклады автоматов. Встревоженные люди выглядывали в окна. Тревога их была легко объяснима: за последнее время слишком часто приходилось рисковать всем: своим жилищем, имуществом, а подчас жизнью своей и близких. Война сделала когда-то жизнерадостных крестьян угрюмыми и подозрительными.

— Выходи! Все на улицу! — кричали, входя в дома, боевики.

Людей, едва дав им одеться, прикладами автоматов выгоняли на улицу. Крестьяне выходили за деревню, где им популярно объясняли, в чем дело.

— Все вы сейчас пойдете в Дмитровицу! — кричал один из руководителей боевиков, стоявший в открытом джипе. Его массивная фигура, одетая в камуфляж, перетянутая ремнями и увешанная оружием, выглядела весьма внушительно. — Я знаю, что среди вас много трусов, готовых за свой клочок земли жить под какой угодно властью, даже сербской. И мы знаем, что в то время, когда лучшие сыновья Косово проливали свою кровь за освобождение нашего края, вы, как крысы, прятались в своих норах. Но сегодня вам предоставляется уникальная возможность сделать хоть что-то полезное.

Он замолчал на несколько секунд, вытер платком потное лицо, обвел грозным взглядом собравшихся перепуганных крестьян и продолжил:

— Сейчас вы все пойдете в Дмитровицу и разрушите их проклятую церковь, которую они осмелились восстанавливать. Мы должны каленым железом выжечь христианскую заразу с нашей земли. Сербских собак надо уничтожать и физически, и духовно. Когда мы уничтожим все их церкви, то не останется даже их духа, которым они так гордятся.

— У меня и дома дел хватает! — мрачно буркнул один из крестьян — небольшого роста, с загорелым лицом и мозолистыми, натруженными тяжелой многодневной работой руками. — Ишь, вырядился, оружием нам угрожает. Я всю свою жизнь работаю не поднимая головы. А разные тунеядцы, и лопаты-то в руках никогда не державшие, будут указывать, как мне надо жить! Я всю жизнь строю, а теперь меня разрушать погонят? Ну и что из того, что они сербы? Пускай они христиане, главное, чтобы человек хороший был.

— Что ты сказал? — спрыгнул со своего «постамента» оратор. — Да ты же сербский прихвостень! За сколько ты продал Косово сербам? Говори!

Крестьянин попятился. Боевик выхватил пистолет и с размаху рукояткой ударил того в висок. Без единого звука крестьянин упал на землю. В толпе прокатился гул.

— Что, может, еще кто-то желает скакать под сербскую дудку? — совсем озверев, закричал боевик. — Я вижу, до вас по-хорошему не доходит. Гоните их всех на дорогу!

Он махнул рукой боевикам, и те, как скот, погнали людей на дорогу за деревню, ведущую в Дмитровицу.

— У меня же грудной ребенок! Как же я его оставлю одного? — заплакала женщина в толпе. — У вас сердце есть или нет?

— Возьмешь его с собой, — ухмыльнулся боевик. — Ему полезно будет с детства поучаствовать в освобождении Родины. Глядишь, еще и медаль получит. А ты — пенсию!

Бандиты с грубыми шутками и смехом, толкая людей, выгоняли их из деревень.

Тот самый конфликт, о котором в свое время говорил Хайдари, должен был произойти именно сегодня.

У дороги, ведущей в Дмитровицу, стояло несколько машин. В одной из них сидел Казим, с удовлетворением наблюдавший за панорамой. С холма прекрасно были видны сотни албанцев, плетущихся на свою черную работу. Издали люди казались маленькими муравьями, движущимися к поставленной цели. Для Казима особенно была приятна такая картина. Будучи человеком тщеславным, он ощущал себя вершителем судеб и людей, и этой территории. Ведь это по его приказу маленькие фигурки этих маленьких людей двигались к им поставленной цели.

«Да, — думал он, — как все-таки устроена жизнь! Одному она дается в виде существования. Да, именно так — существования, ни больше ни меньше. Годами, десятилетиями человек копается в земле, работает на заводе, не поднимая головы. Заводит семью, рожает детей и умирает, так и не поняв, для чего он жил. Да и жил ли вообще? Никогда он не был самим собой, всегда вынужденный подчиняться правилам, быть зажатым в рамки, созданные для него обществом. И таких людей большинство. Они, как ослы, влачат возложенный на них груз, с каждым шагом приближаясь к могиле».

Сам же предводитель боевиков всегда относил себя к другой, гораздо более малочисленной, группе людей. Он никогда не желал быть подчиненным. Еще когда был мальчишкой, он старался сам подчинить себе своих же сверстников. Не всегда это получалось, особенно вначале. Часто бывал бит, однако никогда не отступал от своей цели. И то, чего он достиг — власти, почета, уважения, даже боязни, он приписывал исключительно личным качествам.

Как говаривал он сам в кругу приближенных, среди людей есть два типажа — волки и овцы. Он — волк, он всегда будет держать в повиновении стадо бессловесных овец. А как же иначе, ведь так устроен мир. Так, чтобы кто-то подчинял, а кто-то подчинялся. Ведь иначе не будет никакого порядка и вся стройная система жизни будет нарушена. А этого допустить нельзя.