Виктор Мясников - Изумруд – камень смерти

по-настоящему, а не по себе сделалось. Еще бы: глубоко в горе, вход завален, дышать нечем, темнотища, трупы изувеченные, да еще и орет кто-то диким голосом, а эхо подхватывает. Из-за этого эха и звона в ушах он не мог определить направления. Потом понял, что тот, который к колесу пришпилен, помалкивает, значит, надо посмотреть другого, возле штольни. Вовцу, когда он на него в первый раз мельком глянул, показалось, что парень изжарился, как поросенок в духовке, но сейчас он оказался живым, только чуть подпеченным. Очнулся и заорал, ожоги – штука очень болезненная, никому бы не посоветовал такого испытания.

Вовец сел рядом, склонился над ним. Парень лежал на животе и плакал. Вовец осмотрел его спину и ноги. Синтетический спортивный костюм, униформа шпаны, сыграл дурную шутку со своим хозяином. Он расплавился от жара, правда, неравномерно. Местами ткань съёжилась, сделалась жесткой и хрупкой, кое-где сгорела, оставив дыры, а местами прилипла к коже, прикипела к ней. Вовец начал осторожно снимать клочки материала. Он ничего не говорил, не спрашивал, делая это скорее машинально, чем осознано, – увидел пострадавшего и начал оказывать помощь. А парень, заметив свет и поняв, что кто-то ему хочет помочь, прекратил кричать, только сопел и изредка постанывал. Выгоревшая ткань расползалась и ломалась, словно полиэтилен на морозе. Черные пятна прилипли только на лопатках, ягодицах и кое-где на ногах. Ситуация оказалась гораздо лучше, чем можно было ожидать. Вовец подцепил и осторожно потянул один такой пласт. Парень заскулил.

– Ладно, – пробурчал Вовец, – не будешь лезть, куда не просят. Ты, что ли, вход подорвал, стервец?

– Уй! – взвыл парнишка, это Вовец снял пригорелое вместе с кожей. – Киборг, козел поганый, кинул сзади петарду. Я только выскочить успел.

Лопатка без кожи была розовой и как бы шероховатой, на ней медленно проступали светлые капельки. Вовец подумал пару секунд и аккуратно наложил пласт на прежнее место, словно заплату, и разгладил, чуть прижав. Парень снова застонал.

– Петарда, говоришь? – усмехнулся Вовец. – У вас в Тагиле все такие кретины или только бандиты? Это было четыреста граммов взрывчатки бризантного действия, понял? А твой безмозглый Киборг нас будет откапывать сам или спасателей вызовет?

– А чего? – после некоторого молчания подал голос тагилец. – Завалило?

Вовец решил на глупый вопрос не отвечать, даже думать на эту тему не хотелось, не то что говорить.

– Кости целы? – и после унылого "угу" продолжил опрос: – Голова сильно болит? А звать тебя как?

– Фарид, – тот глухо отозвался в пол, – затылок болит сильно, и лоб.

– А задница? – Вовец не мог упустить случая маленько поёрничать. – Ты, Фаридик, теперь долго будешь кушать стоя, сплошной а-ля фуршет, так сказать, и спать придется на животике. Дома-то по-татарски разговариваете, что ли? Акцент чувствуется.

– Ага, – зашевелился татарин, – я по-русски только в школе говорить стал, в деревне жили раньше. Уй! – он зашипел, втягивая воздух, сдерживая стон. – Спину жгёт. И холодно.

– Если встать можешь, поднимайся. Сейчас посмотрю какую ни есть ветошку, прикроешься.

Кроме инструмента, перед уходом они оставили в шахте грязную рабочую одежду и альпинистское снаряжение. Вовец всё это быстро отыскал. Выбрал брюки поцелее и почище, рубаху со спецовкой. На себя тоже куртку натянул, действительно, тут было прохладно. Заглянул в коробку с рабочей аптечкой, но в ней лежали только бинты, вата и прочие перевязочные средства, и никакой мази, годной при ожогах. Был еще крем для рук в наполовину выдавленном тюбике. Этим жирным кремом он и смазал черные ожоги. С медицинской точки зрения, возможно, это было неправильно, но Вовец по собственному опыту знал, что жир облегчает, а то и вовсе снимает боль на обожженных местах, и всегда первым делом свои ожоги поливал растительным маслом, а потом уже искал какую-нибудь стрептомициновую мазь или другой подходящий антибиотик.

После этого он прикрыл заблестевшие коросты слоями ваты и, где бинтом, где пластырем, закрепил. После этого разрешил одеться. Фариду действительно полегчало, и он прекратил подвывать. Вовец тоже стал чувствовать себя полегче, хоть голова и побаливала. Очевидно, ударная волна стукнула достаточно крепко, симптомы смахивали на сотрясение мозга. Оставалось надеяться, что оно не слишком опасно и головная боль скоро пройдет. Вовец нагрёб лопатой кучку соломы, уселся, чтобы спокойно поразмышлять. Рядом переминался Фарид, держась неестественно прямо, прогибая плечи, чтобы одежда на спине как можно меньше тревожила обожженные лопатки.

– Присесть рядом не предлагаю, – начал Вовец, – даже если бы задница твоя уцелела, все равно бы не посадил. Ты сюда влез не для того, чтобы меня на сабантуй пригласить, а, небось, пришибить собирался. Верно говорю? – Фарид в ответ пробормотал что-то невнятное, может, даже по-татарски. – Скорее всего, конечно, я бы тебя пришиб, но это сейчас неважно. Самим нам отсюда не выцарапаться, вся надежда на спасателей. Если мои друзья оторвались от твоих, то они завтра-послезавтра вернутся меня искать. После этого заявят во все инстанции. И тогда многое будет зависеть от твоих корешей. Захотят они сознаться, что мы внутри горы, или заявят, что ничего не знают, не видали и не слыхали? Вопрос: не подохнем ли мы от голода и удушья до того, как нас откопают?

Фарид понуро молчал. Он словно себя потерял, выпав из привычной обстановки, где каждый шаг, жест, слово должны были соответствовать определенному шаблону, где возникали только стандартные ситуации еды, выпивки, балдежа, дележа и прочего подобного. Всякий выход за рамки групповых устремлений и внутригрупповых иерархических отношений полностью исключался, и даже принятие решения, по праву принадлежавшее вышестоящей особи, сводилось к выбору одного из двух вариантов – сразу или потом.

– В общем, – продолжил Вовец свои размышления вслух, – будем готовиться к долгому ожиданию. Первым делом надо прибрать твоего приятеля, о котором ты даже не вспомнил, а то завтра тут такой духан будет стоять, что сами удавимся. Потом колесо надо починить, наладить по уму. Без этого в шахту не спуститься. А не спустившись, воды не добудем, а без воды опять же сами удавимся. Что касается жратвы, то тут совсем дела плохи. Из растений только гнилая солома да деревяшки. А из живности, – Вовец задумался, – одни летучие мыши, да и те мелкие, не крупней обычных.

– Я мышей есть не стану, – мрачно отозвался Фарид.

– Дело хозяйское, – легко согласился Вовец, – была бы честь предложена. Так и быть, уступлю тебе половину своей соломы, а мне мясо нужно, я зверь хищный, одной соломой не наемся, ее разве только на гарнир.