Сергей Зверев - Аномальная зона

Через несколько минут вертолет прожужжал обратно. И снова мы его не рассмотрели.

– Рядом Бурундус... – прошептал Корович. – Это патруль. Услышали выстрелы, решили полюбопытствовать... Они ничего не поймут...

– Если не увидят птичьи перья и тонну свежего мяса, – возразил Шафранов. – Но вряд ли что-то сделают, ты прав. Прочесать здешние лабиринты – занятие трудоемкое. Однако бдительность они усилят.

– Подумают, что браконьеры... – то ли в шутку, то ли всерьез прошептала Анюта.

– Не уверен, что до Бурундуса ближний свет, – поразмыслив, сказал я. – От пункта наблюдения мы удалились верст на десять, причем изрядно петляли. Патрули летают по большому радиусу – объект, что ни говори, ответственный. Здесь такая акустика, что за двадцать верст по прямой услышишь. Оглашенная пальба, взрыв... Держу пари, какое-то время они будут перед нами мельтешить. Но вряд ли поднимут тревогу. Никто не знает, что мы отправились в восточном направлении на поиски параллельного мира. Нас ищут по всему Каратаю. Если ищут, конечно. Мало ли кто тут стреляет и взрывается...

– Тогда шабаш, приплыли, – шумно выдохнул Корович.

Вариантов не было – остаток вечера и ночь нам предстояло провести в пещере. Мы выбрались из плота и обследовали окрестности. Грот, по счастью, никуда не проваливался, ровная площадка метров через десять закруглялась и переходила в обросшую минеральными отложениями стену. По краям пещеры тянулись каменные отмостки, что позволяло пешим ходом выбраться наружу. Часть команды (теперь без Степана) удалилась на поиски дров, и вскоре в пещере весело потрескивал огонь, пахло травой, и народ усердно ломал голову, из чего соорудить сковородку, чтобы пожарить глазунью. Из дюжины яиц четыре разбились. Судя по растекшемуся содержимому, внутри скорлупы нас не поджидали удивительные сюрпризы. Пахло, в принципе, не отталкивающе...

Несколько раз мы слышали вертолетный треск, железная стрекоза кружила неподалеку. О маскировке позаботились – соорудили между входом и костром стену из камней высотой около метра. На всякий случай мы решили с огнем не злоупотреблять и ночью потерпеть без подогрева. Сушили одежду. Полуобнаженные девицы ажиотажа не вызвали, что говорило о том, что люди еще не оправились. Степан, заявив, что у нас ни ума, ни фантазии, убежал из пещеры (никто не успел схватить его за пятку) и вскоре вернулся с сияющей физиономией и увесистым плоским камнем, похожим на лепешку. Мы смастерили для «сковородки» четыре ноги и установили сию шаткую конструкцию над костром. «Глазунья» выходила горьковатой, пресной, жесткой, невкусной: белок пузырился и покрывался шершавой коркой, желток протестующе шипел, распадался на пористые комки. Но не есть мы не могли. Глотали за милую душу. Расправившись с очередной яичницей, выливали на камень содержимое другого яйца (пить их сырыми я запретил категорически; не хватает нам тут еще закукарекать), с нетерпением наблюдали за его метаморфозами, резали на шесть относительно равных лохматых частей...

– Видите, как трудно добывать в наше время пропитание, – назидательно заметил коротышка, сыто икнул и отвалил от костра. Исходя из размеров желудка, он был самым «наедающимся» в нашей компании.

– Степан молодец, – похвалил коротышку Шафранов. – Имеется в нем склонность к авантюре, но все равно он молодец. Четкий пацан. Ну, бросил бы он свой мешок. Все равно бы нас покусали, а так хоть знаем, за что мучились.

– Вот-вот, – бормотал засыпающий коротышка, – рано или поздно вы научитесь меня ценить. Надеюсь, это произойдет до моей смерти... – Он отключился и захрапел на всю пещеру.

Мы натаскали травы, соорудили душистые спальные места на прогревшемся от огня камне. Временами пинали Степана, чтобы имел совесть и потише храпел. Все были готовы к дальнейшим неприятностям. Покалывало под лопаткой предчувствие чего-то гадкого, но мы не говорили о плохом. Женщин положили вместе – они обнялись и мгновенно заснули.

– Не ревнуй, – ухмылялся Шафранов. – Если женщина спит с другой женщиной – это не измена, а самовыражение. Вернется, куда денется. Не прокормит ее другая женщина...

Мы подсчитали оставшиеся боеприпасы. Оружие уцелело, но нуждалось в чистке и смазке. Два помповых ружья, один «кипарис», три «стечкина» с парой обойм на каждого. У Коровича остался запасной рожок и восемь патронов в пристегнутом магазине; он их извлек и аккуратно пересчитал. У меня двенадцать патронов к помповику, у Шафранова – шесть. Еще два ножа и «обмылок» динамита, подпорченный в воде. Не бог весть какой арсенал...

– Повоюем еще, – неуверенно сказал Шафранов.

– В голове не укладывается, – проворчал Корович – Мы воюем с кем угодно, только не с тем, с кем должны. Мы воюем с плавучей глиной, с бездонной пропастью, с течением, с хулиганствующими дикарями, с птицами... – Он выжидающе посмотрел на меня.

– С холодом, льдом и вымершими мамонтами, – подумав, добавил я.

– О боже... – схватился за голову Корович, а Шафранов невесело засмеялся. – Самое смешное, Михаил Андреевич, что я готов поверить в твою историю о мамонтах – на сочинителей вы со Степаном не тянете, да и байки травить не время, но никогда не поверю, пока сам не увижу. Так и знай. И почему-то мне сдается, уж прости за откровенность, что с обученными парнями в Бурундусе нам не справиться. Спалят нас. Посмотри на нас – какие мы, к черту, вояки...

– А до Бурундуса еще хлебать и хлебать... – меланхолично пробормотал Шафранов.

Капитулянтские настроения и предчувствия следовало ломать через колено. Я уверил ребят, что ближе к делу мы непременно поменяем тактику, будем действовать осторожно, в режиме абсолютной секретности, но пока у нас нет другого плана, кроме как тащиться дальше по Шалдону. А если не подфартит, то незачем погибать – мы можем сдаться людям Благомора, что не означает автоматический расстрел или отправку на рудник к центру земли. Я сам не верил своим словам, но должна быть у людей какая-то надежда!

С наступлением темноты мы погасили костер и расползлись по нагревшимся лежанкам. Я блуждал на границе сна и яви, пытался разобраться в своих предчувствиях – пусть не разумом, хотя бы рассудком. Когда я начал подмерзать, ко мне приползла Анюта, прошептала, что не умеет спать с женщинами, и растянулась у меня на груди. Потом, когда я только начал засыпать, она проснулась, стала шептать, что ей был вещий сон, в котором ясно сказали: все произойдет совсем не так, как мы хотим. Она не поняла, как именно, но ей уже грустно, и кошки скребут на душе, и удалить этот «файл» она не может. Она и раньше что-то чувствовала, а теперь ее дурные мысли только обрели «серьезную» базу. Ей тоскливо, она не хочет умирать, не хочет, чтобы нас разлучили, не хочет, чтобы погиб кто-то из нашей шестерки... У меня сжималось сердце, обливалось кровью – я чувствовал то же самое! Эта ночь не должна была кончиться – за ней густел мрак...