Эльмира Нетесова - Закон Тайга

— А мой пахан теперь в Гастелло канает. Сущий дьявол - не кент. Сколько мусоров замокрил, счету нет. Из стопорил в закон взяли. За то, что легавых файно жмурил. Другого и не умел. Из шести ходок смывался. В бегах да в розыске только и дышит, - усмехнулся Угорь.

— А ты как в закон попал? - спросил Любимчика придав­ленный.

— С пацанов. На ювелирном. В дело взяли налетчики. Заез­жие. Из Питера. Я местный был. Ну, законники их покрошили. А меня в закон взяли - в большом деле был.

— Во, падла! С двух «малин» шкуру содрал! - дошло до придавленного. - Тебе, паскуднику, видать, доля показалась малой, что налетчики отвалили. Вот их и заложил законникам. Те чужую «малину» накрыли, навар отняли, дали долю тебе, а за наколку - в закон взяли, мокрожопого. Так у тебя тройная выгода. Но я бы хрен такого фартовать взял.

— Почему?

— Кто заложил своих, кто, долю взяв, зашухарил, тот не законник.

— Я никого не заложил!

— Кончай темнить! Почему их замокрили, а ты дышишь? С чего тебя в закон взяли? Чего не размазали? Видать, па­хан был без тыквы...

Любимчик молчал.

— Слушай, а как надыбали тебя налетчики? - спросил Угорь.

— Я крутился около ювелирного. По виду сразу понятно было, что башлей нет. Вот и подозвал один...

— Прямо на виду? Так-то вот взял и подозвал. Харя твоя ему глянулась, маслом на душу легла? Что туфту несешь? Поди, сам меж катушек застрял?

— Нарываешься, Угорь? - подался вперед Любимчик.

— Не дергайся. Осядь. Не то вломим, - пригрозил травми­рованный пилой. И сказал: - Предлагаю на разборку его! Вер­нутся кенты, пусть расколют падлу. Уж не утка ли подсадная? От него фартом не несет.

— Я это давно заприметил. Он, подлюка, бабу Филина сси- ловать хотел. Разве законник не знает, что это для нас - запад- ло! - вспомнил Угорь, высадив бутылку до дна.

— А ты что, в чистых остался? - хрипел Любимчик.

— Я ей в ухо въехал, - сознался Угорь.

— Да заткнись! Все мы тогда бухими были, - осадил Лю­бимчик.

— Это верняк. Бухнули тогда славно. Водяры хоть жопой жри, вот только хавать было нечего, - засыпал Угорь на шконке.

Через полчаса он уже храпел на весь барак. Спали все, и только Любимчику не спалось.

Ему мешала уснуть мысль о разборке. Хорошо, если забудут фартовые о разговоре и обещании, а если - нет?

Он обдумывал множество всяких вариантов. Но ничего пут­ного в голову не приходило.

Разборка... Без трамбовки здесь не обойтись. Бить его будут все. Больно и долго. Может, до смерти, а может, покалечат. Как-повезет.

«Может, слинять? Но куда, к кому? Кто примет? Мусора? Свои спрашивать не станут - виноват иль нет, раз кентам что- то показалось, теперь несдобровать», - подумал Любимчик.

В эту ночь он спал в своем бараке. Сжигаемый страхом и не­навистью, он решил отплатить спящим законникам за каждое обид­ное слово, за догадливость, за угрозу разборкой. И, сообразив, высчитав все, утром пошел к Тимофею проситься в зимовье.

— Кенты киряют. Я столько водяры не принимаю. Хочу один побыть, места осмотрю. Заготовлю силки и петли. Приде­те на готовое, - уговаривал он бригадира. И тот согласился.

Любимчик к вечеру был в зимовье.

А через неделю вернулись в барак Скоморох, Полудурок, Кот и Цыбуля.

Увидев пьяных кентов, не удивились. Но, откинув подуш­ки увидел, что ни у кого из четверых не осталось ни капли денег.

— Проссали! Наше! Кто дал? - первым завопил Кот и ки­нулся трясти Угря.

Тот спьяну отмахнулся. Костя поддал посильней. Когда и остальные не нашли денег, в бараке поднялась драка.

К вечеру с деляны, словно назло, привезли фартовых в баню. Узнав, в чем дело, из-за чего трамбовка., тут же учинили раз­борку.

Никто и не вспомнил о Любимчике. Били тех, кого застали в бараке. Трамбовали за нарушение закона, требовавшего не воровать у своих.

Били жестоко. Трудно дался заработок. Мозолями, потом, усталостью. За все это, перенесенное, влипали в троих фарто­вых кулаки и сапоги. Брань, проклятия градом сыпались на их головы, вспухшие от ударов.

Никто из них не знал, не помнил, когда пропили башли кентов.

Свои заработки оказались на месте.

Угорь, теряя сознание, увидел входившего в барак Филина. Тот рыкнул на условников. Спросил зло:

— Какая падла меня из бугров вывела? Почему разборку сами делаете, козлы? А ну, ботайте, в чем кенты лажанулись, за что их трамбовали?

Когда Цыбуля и Кот рассказали все, бугор затылок скреба­нул, головой закрутил, вроде дерьма понюхал. И спросил:

— Сколько башлей увели?

— Кусков десять, бугор...

— Не-ет, сявки столько не поперли бы. Зассали б. Шибко явно. Им пары стольников хватило б нажраться до горлянки. Ну и кенты не сумели б столько просрать. Это ж всей «мали­ной» месяц бухать можно, - сказал, не задумываясь. И подо­грел: - Кто-нибудь с вами канал?

— Любимчик! - вспомнил Угорь. И, придерживая руками гудящую от боли голову, трудно вспоминал разговор с ним, уг­розу разборкой.

— А где он приморился? - спросил Цыбуля.

— Мне Тимофей ботал, что Любимчик в зимовье похилял. Сам навязался. Давно уж там, - ответил Филин и добавил: - Нет, этот не сопрет. До воли далеко. А в тайге башли без нуж­ды. Куда их сунет?

— Он, падла! Он, хорек вонючий, слямзил. Больше неко­му! - завопил травмированный пилой фартовый и, потребо­вав двоих в свидетели, просил кентов отпустить его на день в зимовье.

— Век свободы не видать, расколю гада! - орал он.

Фартовые завтра утром должны были вернуться на деляну. А потому решили законники послать на заимку Тимофея и Гориллу. Эти разберутся. Не трамбовкой, по чести надыбают. Не станут выколачивать раскаяние.

Тимка согласился сразу. Гориллу уламывать пришлось. Но все же уговорили. И оба чуть свет ушли в тайгу.

— В зимовье канает. Вишь, дым из трубы прет, - глянул Тимка.

— Давай постремачим малость. Он, падла, в зимовье башли не держит. Это - как мама родная. На понял взять надо. Чтоб струхнул. Пойдет перепрятать подальше от зимовья, тут его и накроем, - предложил Горилла.

— А я уверен, что в зимовье он их держит. Такой тайге не доверит. Придется тряхнуть гада, - не согласился бригадир.

— Ладно, колонем козла. Но не сразу, - согласился Горил­ла и резко дернул на себя дверь зимовья.

Любимчик сидел у печурки. Увидел фартовых, побледнел. Вскочил, ударившись лысиной в потолок.

— Чего наполохался? Иль не ждал нас? Пришли глянуть, как канаешь тут, - прищурился Тимка.

— От людей отвык. Все зверье да птахи - мои кенты, - лопотал Любимчик, обливаясь потом.

— Ну вот и нарисовались, возникли, чтоб от кентов не от­шибало, - сел Горилла к печке и расставил ноги.

— Как заимку держишь, ботай, - присел к столу Тимофей.

— Все в ажуре, - пристроился на чурбаке Любимчик и, поставив на печку чайник, понемногу успокаивался.