Эльмира Нетесова - Закон Тайга

— Она ж недоверчивая! Деревенская. Тебя не знает, - зало­потал Кот.

— Ништяк. Мне бабы верят.

Костя понемногу повеселел.

— Последние дни в холостых ходишь. Одну неволю на дру­гую меняешь. Так хоть в последние дни свободой попользуйся. Бухни! - хохотал Цыбуля.

— Отвык. Не до того!

— Чего с панталыку сбиваешь кента? Какое там кирять? Ему нынче на зуб брать нельзя. Наши легавые тоже не пальцем деланы. Заметят, что под кайфом, хрен, а не пряники получит. А ему дом нужен. Бабе работу выхлопотать. Хмырю кто помо­жет? Думаешь, ксивы получил и все? Козел! Ему про водяру теперь не вспоминать. Баба - не кент. С него по бухой не сботаешься, - убеждал Тимка.

Допоздна засиделись в эту ночь промысловики. Курили, спо­рили, советовали.

— Я тебе на всякое могу кусок дать. Чтоб обзавелся в доме нужным. Мы с Дарьей и нынче все подкупаем. Хотя, казалось бы, не на голом начали...

— Я тоже помогу, - пообещал Цыбуля.

— Дайте вытащить ее, - засмеялся Кот.

Лупастые, как девчонки, звезды подмигивали людям с тем­ного неба. Они будто успокаивали, ободряли охотников.

Последняя ночь в тайге. А может, вовсе не последняя? Мо­жет, вернется сюда человек? Словно спрашивая друг друга, ка­чали головами хмурые ели.

Костя встал с чурбака. Пора спать. Завтра в село. Путь не близкий. Надо отдохнуть. Он пошел к зимовью, сдирая на ходу задубелую на спине от мороза брезентовку, и вдруг что-то мет­нулось на голову. Черное. Тяжелое. Упругое. В шею впилось. Сук? Нет. Кровь по спине потекла. В глазах зеленые огни за­сверкали.

— Кенты! - только успел крикнуть и упал в снег.

Кто-то громко матюгнулся рядом, сорвал с шеи мягкую тя­жесть и теперь втаптывал в снег рысь, промышлявшую добычу у самого человечьего жилья.

— Кот! Ты дышишь? Кот! Кент!

— Дай огня, Скоморох! - кричал Цыбуля.

— Несу!

— Сюда свети! - дрожал голос Тимки.

— Оженила, лярва! Кажись, сонную артерию порвала, - ахнул Цыбуля.

И тут из зимовья вышел Угорь.

— А ну, отойдите, - расстегнул брюки и стал мочиться на рану, покряхтывая, ругаясь.

— Ты что, охренел? - вылупился Скоморох.

— Верно делает, - остановил Тимка и нагнулся над Кос­тей. - Жива сонная! Тащи рубаху! Перевязать надо!

— Погоди с рубахой! Давай еще! Рванье промыть надо. По­том, когда обсохнет, перевяжем. Да и то не враз тряпкой. Пе­пел от костра возьми. Чистый, без углей. Он быстро стянет, - советовал Угорь.

Через десяток минут Кот пришел в себя.

Говорить не мог. Болела шея и голова. Ныли плечи. Костя смотрел на мужиков, не понимая, что с ним случилось.

Утром ему снова промыли шею мочой, присыпали пеплом. Костя к обеду почувствовал себя лучше. Уже мог говорить, есть.

Угорь хлопотал около него, понимая, что этот момент упус­кать нельзя. Потрафишь кентам - будешь дышать. Нет - так и останешься один в «малине».

Лишь на следующий день Тимка с Котом ушли из зимовья.

На заимке оставались трое фартовых.

— Ты, Цыбуля, вместо меня кентов держи. Смотри, чтоб без кипежа, чтоб все в ажуре было. Я мигом крутанусь. Угря не дави. Вроде принюхались за последние дни. Пусть с вами в зимовье канает...

Фартовые, встав на лыжи, нацепили на плечи рюкзаки.

— Удачи тебе, Кот. Да сохранит тебя Бог! Прихиляешь к нам иль нет, дыши вольно. Тайга с тебя уже сняла свой навар. Но дышать оставила. Хоть и показала, что возникать в ней тебе уже ни к хренам. Размажет. Простилась. Не знаю, свидимся ли? Но пусть фортуна по-бабьи не обойдет тебя удачей. Вали. На хазу. Авось не навек прощаемся, - обнял Скоморох.

— Под запретку не попадай. Коли слиняешь, черкни. Ну­жен грев станет - пришлю, - подошел Цыбуля вплотную.

— Не хворай. Канайся здоровеньким! - пожелал Угорь с порога.

В блестках инея тихая, настороженная тайга смотрела на фартовых, уходивших в село.

Костя, пройдя немного, остановился, оглянулся на зимо­вье. Вздохнул, вспомнив свое, и пошел быстрее, торопясь от прошлого: темного, жуткого.

Каждый человек старается скорее попасть из ночи в утро. Тьма отпугивает все живое. Но не фартовых. Они не любят день. Утренний рассвет не всегда радостен. А ночь скрывает следы и прошлое. Вот только паЛять... Она и ночью разрывает тьму. Она высветит во сне самые затаенные и скрытые от всех уголки души. Она мучает, лишает сна и покоя. Она заставляет выжить иль умереть. Она никого не щадит. От нее не уйдешь, не убе­жишь, ее не заглушишь.

Костя спешил за Тимкой, не желая отставать. Тот изредка оглядывался, сдерживая шаг. Ждал.

А Коту неловко. Ведь вот и он когда-то, вместе с другими фартовыми, выгонял Тимофея из барака, выводил из закона, трамбовал. А в тайге и на рыбалке десятки раз без него мог попасть в беду.

Молчал Тимка. Не поминал прошлого. Словно и не было ничего. А Коту от того не легче. Иной раз лучше бы оттрамбовал. Но нет. Помогал. Вот и теперь ради него в село пошел. Самому не надо. Опять же его, Костину, судьбу устроить. А кто доя него Кот? Что имел с него Тимка? Да ни хрена, кроме мо­роки. А ведь не обязанник. В одной «малине» не были. На дела не ходили. Вместе в ходке? Так и что? От того навара Тимоха не имел. Ни разу положняк с ним не делил. Добро бы, бугор про него, Кота, вспомнил. Так нет. Тимка на себя взял. Всех держит...

И Косте вспомнилось, как уговаривал Тимофея на брига­дирство. Хорошо, что он сфаловался...

Костя смотрел на Тимку виновато. Знай Настя, сколько горя натерпелся бригадир, удивилась бы терпению человека. А Тим­ка даже ни разу не попрекнул.

— Перекурим? - предложил Тимофей внезапно.

— Давай, - остановился Костя.

— Допекает шея?

— Да черт с ней. Заживет. Вот когда на нее две бабы сядут, тогда спросишь. А теперь - мура. Терпимо.

— Держи, - протянул Тимофей папиросу и сказал, смеясь: - У тебя - две бабы. Обе заботчицы приедут. А к моей нынче брат просится. С материка. Опомнился под сраку лет. Пенсию хочет заколотить поприличней да поскорее. Мол, потерпишь меня три зимы, не объем... Вот гад! Меня не спрашивает, пас­куда! Вроде он - хозяин уже.

— Ну а ты как?

— Да просто! Написал мудаку все, что о нем думал. Напом­нил козлу прошлое. И пообещал, коль вздумает возникнуть в селе - мозги на уши намотаю, выколочу последние. Классную трамбовку обещал. За все разом. Чтоб до пенсии на колесах сидел, сучье вымя!

— Дарья знает?

— Кой там! Не дал я ей то письмо. Сам отправил, как му­жик мужику. И трехнул, чтоб вытряс из калгана адрес наш и сеструху свою, какую все годы изводил прошлым. Она чище всех. И не ему, задрыге, ее попрекать. Говноед, не брат он ей!

— А ведь и я перед тобой лажался не раз, - признался Костя.

— Не ты один. Но хоть дошло, доперло. И то ладно. Но я - мужик. Выжил. Этот хорек затуркать мог.

— Ни хрена! Дарья не без калгана. Такую не собьешь с тропы. Выжила. Сильней иных кентов оказалась. Не гляди, что баба!