Эльмира Нетесова - Закон Тайга

И только теперь, в кабинете, вспомнилось, что перестал он считать дни до воли. Забыл? Но почему? Даже смешно стало.

— Так вы остаетесь?

— Остаюсь. Но не в Трудовом. Неподалеку буду, - забрал документы и вышел из кабинета.

Уже стемнело, когда Сашка пришел в зимовье. Бабка слов­но ждала его. Свежий чай заварила. Его любимых ватрушек на­пекла - с малиновым вареньем.

— Я насовсем к тебе, маманя! Я свободен! Примешь?

— Сашенька, Шурка мой! Не обманул! Вернулся. Вот уго­дил, мальчонок мой! А как же теперь пекарня без тебя?

— Я же не один там работал. Что сам умел - других научил. Пекарь - человек хороший. С ним село без хлеба не останется,

— Спасибо, Саша. Но в тайге хозяевать молодому - дело нелегкое. Не принуждайся из-за меня. Мне немного осталось жить на свете. Я ить и в тайгу от людей ушла. Шибко они меня забидели. Видеть никого не хотела. А у тебя -

другое дело. Жизнь только началась. И пусть твой путь будет светлым, не то что мой, - потемнели глаза Торшихи.

Ей вспомнилась женщина. Молодая, нарядная, в крутых куд­ряшках на маленькой голове. Она приехала в деревню на легко­вой машине. Искала знахарку. Ей и указали дом Торшихи.

Жещина была городской. Но жила одна. Любовника имела. Большого начальника. От него и забеременела. У начальника - семья. Побочный ребенок всю жизнь ему изломает. Вот и ре­шила избавиться. Пусть Торшиха поможет. Обещалась запла­тить щедро.

А знахарка встала багровая. Рассвирепевшей медведицей на бабенку пошла:

— Я не душегубка! Таким черным делом не занимаюсь! Не убиваю детей! Дал Бог дитя - рожай его. Встари - радостью будет. Я греха на себя не возьму! Грех блудом заниматься! Еще больший грех - душегубствовать!

Открыла дверь и вытолкала из избы чужую бабу.

Та в соседнее село поехала. Уговорила одну. А помирая в больнице, виновницей своей смерти назвала Торшиху...

И ничего не сумела доказать баба. За знахарство упекли. За то, что людям помогала выжить...

С тех пор ни к одной бабе с советом и помощью не подо­шла. Не слушала их просьб. И в Трудовом никого не лечила.

Надолго, до конца жизни возненавидела блядешек и любое начальство.

Бабка вместе с Сашкой ходила в обход угодий. Свой учас­ток она знала не хуже самой себя и берегла A-о от всяких бед молитвами и тяжким трудом, от которого не сходили с ладоней мозоли, трескалась кожа на руках. Колом вставала спина и бо­лели ноги.

Она никогда не ругала тайгу, жизнь и работу. Она терпели­во несла свой крест, прощая тайге свои болезни и усталость. Она обижалась только на людей. А потому ни с кем не обща­лась. И никого не признавала.

Она любила только тайгу. Еще внуков и дочь. Но они при­езжали редко. А тайга была всегда.

Что потянуло бабку к Сашке? Да просто поняла, что среди людей он так же одинок и никому не нужен, как и она. Иначе не валялся бы в сугробе в пургу.

Выходит, тоже кому-то не потрафил: выгнали, отпустили из жилья больного. От людей уходят те, у кого остыло сердце к ближнему. Кому смерть стала роднее их и ближе. Кто перестал слышать смех и слезы. Кого не грело их тепло, а холода и так хватало. Кто предпочел покаяться сугробу, но только не раскрыть душу ближнему, чтоб не заплевали, не осмеяли, не вышибли ее из больного, слабого тела.

Не все умирают в сугробах. Холод снега - еще не смерть. Лежащий в сугробе - не всегда покойник. Пришелец в тайге бывает своим. И только в человечьем доме голодают в сыто­сти, замерзают в жару души.. Льются слезы в подушки. А на головах - целые сугробы снега никогда не тают. Такое уме­ют только люди. И бабка с Сашкой старались избегать обще­ния и встреч с ними.

Сашка больше не вернулся в Трудовое. На редкость быстро и легко забыли его фартовые. Он перестал принадлежать им. Он стал чужим. Понятным лишь дремучей тайге и Торшихе.

Устав от бед, он нашел в жизни свое место, признавшее и полюбившее его...

Условники на заимке теперь почти не вспоминали о нем. Поняли по-своему его откол; и причину.

Одного отпустили: в пургу сдохнуть мог, да и от слабости и болезни свалиться. Никто не помог, никого не оказалось рядом в лихую минуту. Вот и не смог простить обиду. За такой откол на разборку не вытащишь. Он вроде рядом, неподалеку остал­ся. И в то же время - его нет.

А на заимке жили мужики. Охотились. Освоили новое мес­то. И кажется, привыкли к нему. Не торопились в Трудовое, кроме Тимки, который, не пропуская выходных, ходил в село. А через день возвращался в зимовье.

Трудно далась притирка в бригаде лишв-Угрю. И хотя промысло­вики работали вместе уже давно, Угорь так и остался чужим.

Его не позвали даже к последнему костру Кота. Тот соби­рался из зимовья следом за охотоведами, передавшими пригла­шение участкового прибыть за документами.

Костя ел куропаток, изжаренных на костре. Сегодня его кор­мили досыта, про запас.

— Вернешься? - спросил Тимофей.

— Не стану темнить. Линяю насовсем, - ответил тот, вздохнув.

— Где приморишься? - спросил Скоморох.

— Настя предложила - к ней нарисоваться. Но я не хочу.

— Так теперь куда лыжи востришь? - не выдержал Цыбуля.

— На самый Север хочу. Там буду капать...

— Фартовать станешь? - поделился куревом Тимка.

— С бабой не пофартуешь. К тому же она мать с собой берет. Так что в бабьей кодле дышать стану.

— Ты хоть списался с кем? Берут тебя? Иль наобум? - до­пекал Тимка.

— С кем спишешься? Кому нужен фуфловник? Ни отвечать, ни читать не станут. А и прочтут, задницу моим письмом вытрут. Вот теперь поеду. Разузнаю, договорюсь, уст­роюсь и вызову свою бабью «малину».

— Тебе жилье надо. Хазу. А без росписи одному не дадут ее. Придется в общаге кантоваться. Так что ехать к Насте тебе при­дется.

— Вот, черт, не подумал, - крутил головой Кот, морщась, как от зубной боли.

— Я не удерживаю тебя, не фалую в Трудовом канать. Но сам смекни. Тут жилье дадут. Заработки имеешь. Притритесь друг к другу. Задницы прикройте, а потом шмаляйте на все че­тыре стороны. Хоть на самый юг. С башлями где угодно канто­ваться можно, - советовал Тимка.

— Так и сюда без росписи не вытащишь ее. Мусора слы­шать не захотят, - опустил голову Кот.

— Легавого я на себя возьму. Нашего. Подмахнусь, сфалую. Иль Дарья... С полгода потерпи тут,

— Настя не хочет, чтобы мать знала, кем я был.

— Пусть плесень на материке побудет, покуда вы определи­тесь.

— Одна не поедет...

— Что же до сих пор язык в сраке держал? - психанул Тимка.

— Черт меня знает...

— Слушай, кент, валяй в Трудовое, закажи телефонный раз­говор по межгороду, объясни своей ситуёвину. И пусть катит сюда. Ксивы ей сделаем. Пусть в Хабаровск привалит. Туда за нею смотаешься в один день.

— Не поедет без документов, - отмахнулся Кот.

— A-а! Была - не была! Я с тобой в село! Сам с твоей трехать буду. Если любит - поверит! Я ей все нарисую, что делать надо. Поймет, - решился Тимофей.