Эльмира Нетесова - Закон Тайга

— Демагог вы, Ефремов, - встал Игорь Павлович. И про­должил: - Сплошные рассуждения и обиды. А за всем - ба­нальная, примитивная зависть, что не вы, а практик Дорофеев руководит горотделом. И никто на ваши кляузы внимания не обращает. Вот такие, как вы, грамотные и безупречные, видя­щие во всех одни изъяны, только то и умеют - доносы стро­чить. Сколько судеб поломано! Сколько вас клеймили! Но не извели. Сильно сучье племя! - сорвал жиденький плащ с гвоз­дя и, натянув на плечи, пошел к двери.

Кравцов, чтобы хоть немного успокоиться, подышать све­жим воздухом, направился знакомой дорогой, ведущей к Трфимычеву урочищу.

Игорь Павлович легко ориентировался в наступающих су­мерках. И хотя давно тут не был, ходить по тайге не разучился.

Не трещали сучки под ногами, не пыхтели кочки, не били ветки по лицу. Он устало сел на поваленный ветром сухой ствол дерева. Только тут, в глуши, можно отдохнуть от людей, пере­вести дух. Только здесь можно успокоиться.

Дорофеева знал Кравцов много лет. Еще с Колымы, по трассе. Уже тогда того скосила кляуза. Но повезло. Реабилитировали му­жика. А три зцмы на всю жизнь в памяти остались. На трассе обморозил ноги. Их Дорофееву ампутировали без наркоза. Обыч­ный лагерный фельдшер. Хотел руки на себя наложить. Да без ног не получилось. А вскоре повезло - протезы выдали. С тех пор так и ходит на деревяшках. Скрипят они, за версту человека слышно. А на лицо глянешь - всегда смеется. И только по ночам... Болят ноги. Так ноют, что хочется растереть занемевшие пальцы, со­греть их теплыми носками, попарить. Но где они? Пусто... Лежат у койки протезы. Вьется, кружит по магаданским снегам серая трасса. Текут от нестерпимой боли слезы по щекам. В подушку, белую, пушистую, как снег, горячую, как боль... Ничего! К утру высохнут. Расцветут улыбкой в лице. До самого вечера... До ночи. А ночью все спят. Ночью слезы не видны, не слышно стона, сдав­ленного подушкой. Нельзя будить сыновей. Пусть их ничто не пугает. Пусть живут безмятежно. Завтрашний день, конечно, дол­жен быть лучше вчерашнего. Иначе зачем же было прокладывать колымскую трассу через мерзлые версты, через болота и дождь, через жизни...

Вот только ночи, их и теперь берегут для себя старики. Они бывают долгими, как боль, потому что остаток жизни короток, как культи.

Они теперь редко виделись - Кравцов и Дорофеев. Встре­чаясь, никогда не вспоминали трассу. Зачем? Она и так жила в них. Иногда в редкие выходные ходили на рыбалку. Вдвоем. Подальше от города. И, выпив горькой из одного стакана, по­долгу молчали у костра. Иногда пели вполголоса. Свои. Те. Давно забытые всеми песни...

Нет, Кравцов не расскажет Дорофееву о Ефремове. Беречь ближнего от лишней нагрузки и переживаний удавалось немно­гим. Не всегда получалось это и у Кравцова. Может, потому, что любил побыть в одиночестве. Вспомнить, обдумать, взве­сить наедине с самим собой каждое слово. В тайге никто не мешал сосредоточиться.

Игорь Павлович вспоминал Анатолия Шомахова. Молодой мерзкий мужик. Он рассчитывал, что его кражу повесят на фар­товых. На кого же еще? Его, Шомахова, и не заподозрят. Дру­гое дело - воры. Их трясти начнут. Они ж меховые магазины постоянно обворовывают. Кого-то да заподозрят. Тем более что иные на промысле работают. Правда, у них мех не клейменый, в отличие от украденного...

«Негодяй! Из-за него столько горя! Такую кашу заварил, мерзавец! Но ничего, из рук милиции теперь не выскочит. Жаль времени. А то бы... Не просто предполагаю, уверен, что именно он украл. Мех штампованный. Его продать труда не составит, - подумал Кравцов. И тут же спохватился: - Хотя как же так? Конечно, нештампованный. Без выделки еще был. Штампы на готовом к отправке ставятся. Значит, сам выде­лывать будет. Или отдал в работу. Но вряд ли здесь осмелил­ся. Слишком наглядно. Меха много. С таким количеством артели скорняков на две недели работы хватит. Но теперь он под колпаком. Каждый шаг на виду...

Игорь Павлович медленно возвращался в село. Кое-где в домах уже погас свет. Спали люди. Завтра - новый день. Он тоже потребует сил и здоровья.

— Иди, паскудник, говнюк поганый. Иди, покуда я с тобой, покуда ночь на дворе, - донеслось до слуха Кравцова. Он огля­нулся на знакомый голос охотоведа Ивана Степановича. Ста­рик толкал в спину Шомахова и сетовал: - Будь я помоложе, сам бы тебе морду начистил. Змей подколодный, ишь что отче­бучил!

— За что это вы его, Иван Степанович? - рассмеялся Кравцов.

Старик схватил Шомахова покрепче:

— К председателю сельсовета хотел.' Но теперь уже вам его сдам. Это он мех украл! Он! Я его застал!

— Пойдемте со мной! - предложил Кравцов и, понадеж­ней взяв Шомахова под руку, повел обоих к участковому.

Тот не спал. В окнах горел свет. Кравцов, не постучав, втолк­нул парня в дом. И извинился: Ефремов, в одних кальсонах, стирал рубашку. От неожиданности уронил ее на пол, опроки­нул таз с водой на ноги и прикрылся им, как щитом.

«Мальчишка... Завистливый, неумелый мальчишка, а туда же, в мужики лезет, желторотый», - подумал Игорь Павлович и сказал:

— Вора Иван Степанович поймал. Пригласите вашего сле­дователя. Послушаем, как это произошло.

Ефремов позвонил в гостиницу, телефон в доме уже успели установить, и вскоре появился милицейский следователь.

— А что? Я к нему за отчетом пришел, который мы завтра в область должны выслать. Повторную сверку хотел я сде­лать. А бумаги у Тольки были. Я - к нему. Открываю дверь, и что бы вы думали? На полу валяются пьяные мужики. Все обрыганные, в доме от табачной вони не продохнуть. Я ни одного не растолкал. Спят как дохлые. Я - в сарай. Глядь: лестница к чердаку приставлена. Я туда. Вижу, мех этот скот в мешки заталкивает. Никого не ждал. Я как гаркнул, он при­сел. С испугу. Все уговаривал не сдавать его влаетям. Я б и не сдал, если б столько народу из-за этого не полегло. Целая милиция сгорела. А людей! Больше десятка! Нельзя без нака­зания такое спускать!

— Молодец, Иван Степанович! - похвалил Кравцов и спро­сил: - А вы уверены, что именно тот мех прятал на чердаке Шомахов?

— В этом, батенька, я не могу ошибиться. Это мой хлеб, моя работа. Я его и по виду, и по запаху определю. Он же еще невыделанный, жирком пахнет, тайгой отдает. Это после обра­ботки улетучивается. А теперь... Да чего мы долго говорим, пой­демте, покажу, - предложил охотовед.

— Завтра он с вами займется, - кивнул Кравцов на следо­вателя.

— Ему? Ну что ж... Только вы... того, под расстрел не засу­дите дурака. Молодой еще. По глупости отмочил. Не ведая, что сотворил. Без отца он рос...

— А им-то что? - горько усмехнулся Шомахов и, подумав, добавил: - Сам высветил, теперь поздно выгораживать...

— Молчи, сопляк! Заткни уши! Не для тебя говорю, вошь голожопая! - побагровел охотовед. - Селом его растили. Со­обща. Выходит, все вместе просмотрели. Все и виноваты. Да еще тот, какой, брюхатую бабу бросив, ни разу не вспомнил про сына. Вот и раскиньте на каждого. За последствия. Их уга­дать никто не мог. А пацан путевым мог стать. Он не-