Эльмира Нетесова - Закон Тайга

Участковый с сугроба заметил, что условники остановились на поляне.

«Наверное, тут расправу учинят. Место глухое, скрытое от глаз. Где же еще, как не здесь? Надо остановить их, помешать. Попро­бовать стоит припугнуть всех. Обойду я их с подветренной и вый­ду навстречу», - решил Дегтярев и незаметно прокрался так близ­ко, что слышал даже отдельные слова, смех мужиков.

Нет, опасностью тут не пахло. Никого не думали убивать воры. Но зачем им, фартовым, понадобилось брать с собой Ни­китку? Может, ваньку они валяют? А сами черное задумали? - выглядывал Семен из-за валежника.

Но условники отдыхали безмятежно. Будто на деляне у костра. Обычные темы, спокойный разговор. Но зачем они здесь?

Руки, ноги участкового немели от холода. Он сел спиной к кусту. Так теплее. Решил ждать, не зря же столько мучился...

Постепенно руки перестали ныть. Отпустила боль в ногах. Тихое блаженство убаюкивало белой песней пурги. Она была так похожа на давнюю и дальнюю. Вот только слова забыл. А мелодию помнил всегда. Это колыбельная? Но нет, не помнил Дегтярев матери. Подкидышем стал. Так говорили все. А таким песни не поют...

Белая завеса металась перед глазами. Что это - саван? Но какая красивая девушка закрывала этой завесой лицо! Чего сты­дится? Ведь хороша! «Не надо убегать! Танцуй еще... Ты так похожа на ту, первую. О ней давно не вспоминал. Она отвергла мою любовь. Теперь, наверное, тоже состарилась. Молодой ос­талась лишь память, любовь и смерть».

Глаза слиплись. Танцевала девушка. Белым платком махала.

Откуда она взялась здесь, что делает в глухом лесу? О чем поет без слов? У смерти слов не бывает. В холод и пургу она отнимает души легко и красиво. Во сне. Подарив каждому свое видение. Чтоб не жалел о недожитом. Пусть все остается в про­шлом. А его вспоминать не стоит. Потому что все равно ничего в нем не изменишь, если и захотел бы. Да и все в этой жизни с каждым дыханием тут же становится прошлым. Многим это в голову приходит. Вот только сказать о том не успевают. Опере­жает смерть...

— Надыбал! Мужики! Гоните три склянки! - закричал Ни­китка, суча ногами на пеньке и выковыривая из снега руку, потом и голову человека.

Фартовые со всех ног, как гончие, на зов примчались: глаза горят, кулаки сжимаются.

— Попались, козлы! - вопил Глобус, вытряхивая из снега мужика.

— Да окочурился! Накрылся фраер! Шмонай рядом. Другие далеко не смылись.

— Эй, кенты! Да это же наш легавый! Главный мусор, под­люга! Чтоб ему в уши волк насрал! - заметил Вырви Глаз и вытер ладони о сугроб.

— Чего он сюда прихилял?

— А хрен его знает. Живой покуда. Еле бздит.

— Так что ж теперь? Не тащить же его в Трудовое! Да еще нам! Смеху будет на все «малины», - сказал Глобус и предло­жил: - Оставьте его тут. Мы легавого не мокрили. А коль сам тут накрыться решил, то его дело.

— Нет, фартовые. Я - лесовик. Не могу его бросить здесь. Хоть и легавого. Перед Богом мы все едины. Греха бо­юсь, - дрогнул Никитка.

— Кинь его, фраер, а то самого так отделаю, мало не будет, - надвинулся Вырви Глаз.

— Я вам помогал, хоть и не фартовый. Почему этого брошу? Дотяну до Трудового, склянку с него сдеру. Бугор мне него ни хрена не даст. А я что, дарма сюда приперся? - оттирал Никита участкового, тормошил его, бил по щекам, возвращая сознание.

— Оттызди его за всех нас, покуда он слабак. Сверни мурло на жопу, чтоб нам век его хари не видать, - рассмеялся Глобус. А увидев, что Дегтярев открыл глаза и начинает оживать, бро­сил через плечо, уходя: - Легавая собака и через тыщу лет ожи­вет, стоит услышать ей родную феню.

Фартовые, отвернувшись от ветра, уходили из тайги. Рядом с участковым остался только Никита.

Семен Дегтярев не сразу понял, откуда взялся Никита, куда делась девушка, где он находится и что с ним.

Постепенно память вернулась к нему. Участковый вспом­нил все. Понял, что произошло. И трудно, скрипя каждым су­ставом, встал, опираясь на плечи Никиты.

Первые шаги по снежным завалам давались с адской бо­лью. Участковый падал лицом в снег. Тяжело вставал. И снова, разгребая руками ветер, брел, не видя перед собой дороги, зах­лебываясь, давясь пургой.

Никита, страхуя, шел рядом. И молил Бога, чтоб ни одна жи­вая душа не увидела, что он, фуфловник, выводит из пурги мили­ционера, заставляет того выжить. «Ведь за такое не просто трам­бовать, сучью мушку на мурло поставят. Из барака выгонят. За- падло будет сесть со мной в столовой за один стол. Даже сявки станут надо мной смеяться. А все этот легавый. Какого черта его в тайгу занесло? Иль в дежурке места мало? По хорошей погоде из Трудового носа не высовывает, а тут - в метель...»

— Быстрее двигайся. Скоро совсем темно будет. Заблудим­ся. И тогда хана обоим. Выручать некому. Сдохнем оба. Так что шевелись! - Никита торопил Дегтярева, кляня подлый случай.

Когда они выбрались из тайги, совсем стемнело.

Небо легло на плечи тяжелой сырой телогрейкой зэка. Ноги ослабли и еле несли усталых людей.

— Передохнем, - предложил участковый.

— В Трудовом. Здесь нельзя. Ты уж наотдыхался в тайге. Чуть не сдох. Пошли, говорю. В селе - как хочешь. Хоть средь улицы ложись. А тут - не дам.

— Сил нет, - падал Дегтярев.

— Какого хрена слабаки в тайгу ходят? - рассвирепел Ни­кита.

— Думал, тебя выручать придется. Показалось, фартовые задумали пришить...

— Тайга дремучая! Да фартовые не мокрят. Такого, как я, они поручили бы шпане. Эти и средь села ожмурят. Никто не выручит. Об фраеров фартовые не мараются. Пошли, спасатель, в зад тебе сосульку!

Перед селом они остановились.

— Ты уж тут сам вперед хиляй. Без меня. Так надо. Я - после. Ноги в холодной воде подержи. Обморозил катушки. И никому не трехай, если мне зла не желаешь, что я тебя из тайги выволок. Выручить не успеешь. Иди. Не тяни резину...

Выждав с час, вернулся в барак незаметно. Условники спа­ли. А утром проснулся с мушкой на щеке. Никто не стал слу­шать его доводы. Вместе с тряпьем, по слову бугра, выкинули Никитку из барака вон. И ушел мужик на чердак. Примостил тюфяк у печной трубы. Лег средь плесени и сыри. И впервые за все годы заключения неслышно плакал в темноту изболелым сердцем.

— За что опаскудили, зверюги? Теперь никуда рожу не вы­ставишь. Даже домой с такой отметиной не покажешься. Уж на что лидеры мразь, а и те меня прогнали, едва на рожу глянули. Куда ж теперь деваться? Всякая тварь в морду харкнет, - лил мужик слезы в сырой тюфяк.

Его хватились на другой день. Кончилась пурга. Пора на работу. А Никитка, видать, заспал рассвет.

Нашли его сявки, прошарившие все село. Кто-то случайно увидел открытую чердачную дверь.

Никита висел в петле. Давно умер. Холодный, бледный, с вывалившимся синим языком, он словно скорчил рожу напо­следок всем фартовым, бугру, всем своим бедам, самой судьбе, так безжалостно подшутившей над ним.