Эльмира Нетесова - Закон Тайга

Вместо записок и упреков живым осталась на щеке неболь­шая черная точка. Она стала последней каплей терпения, стра­дания, стыда, которую не заглушили, не вытравили годы за­ключения.

Когда Никиту вынесли с чердака, участковый, едва глянув на него, понял все. И в этот же день под стражу был взят бугор Трудового.

Знал Дегтярев: без Тестя тут не обошлось. Только с его ве­ления ставятся такие отметины. И эта послужила причиной са­моубийства.

Тесть знал, какое обвинение предъявят ему, знал, какой срок светит. Небольшой, по меркам воров. Бесило лишь одно: в зоне его, фартового, администрация может приравнять к мокрушни­кам, которым он сам себя никогда не считал.

Его вывели из барака днем, когда в селе нельзя было встре­тить ни одного условника, кроме сявки, бывшего на по­бегушках у бугра.

Все остальные были на пахоте, в тайге. А потому никто не видел, как Тестя под усиленной охраной посадили в «вороною!, приезжавший в экстренных случаях, и тот, чихнув, помчался, набирая скорость, увозя бугра от близкой, но так и не увиден­ной свободы, от фартовых, кентов, от уюта, который неимовер­ными трудами создали ему условники.

Наручники сдавили так, что бугор кусал губы. А тут еще участковый уселся напротив. Такое говорил, что, будь руки сво­бодны, размазал бы...

— Я тебя, мокрожопого трутня, не столько на срок, сколько на страдания постараюсь натянуть; ни сил, ни жизни не пожа­лею, чтоб узнать, как сделают из тебя пидера-пассива, козла вонючего! Такого мужика загробил, гад! Я из тебя выбью, кто муху ставил. Он у меня в дежурке не только здоровье, душу оставит. Всю твою кодлу загоню в Певек. На особый режим. Пусть их там медведям скормят. На другое не годны. Ты еще не раз Никитке позавидуешь. Я отплачу за него. Не был он сукой, не фискалил, никого не заложил. Человеком жил. И даже я уважал его. Ну а кентов твоих паскудных в Певек к пацанам кину, пусть оприходуют в обиженники. И хрен чего докажете. За подлость подлостью получите. За все!

Предательская слеза текла по щеке участкового. В темноте не видно. Вот только голос выдавал. А как хотелось схватить бугра за горло, по-мужичьи. Но сначала - всю морду разбить вдребезги. Нельзя. Тот был в наручниках. А это уже не по пра­вилам, не по закону.

— Грозишься, мусор плешивый! Вали! Чем больше трехаешь, тем меньше сможешь. Грозят слабаки, фраера. Фартовые - дела­ют! А ты что можешь? Отвезти и все. Извозчик и сопровождаю­щий. Где кончается Трудовое, твоей власти нет. Да и там ты - дерьмо. Не в авторитете.

— Скоро убедишься! - взял себя в руки Дегтярев, закурил.

— Доставишь к легавым. Они - в камеру. Следствию еще доказать надо, что я заставил муху налепить. Это не просто. Вот ты и воняешь, понимая все. Был бы уверен - не пиздел бы н.ынче, а радовался, что накрыл. Да только знаешь - самого за жопу возьмут, раз на твоем участке жмур объявился. Не с меня, с тебя галифе сдернут и загнут раком. И - пинка под сраку. Выгонят из легашей. И не тебе меня пугать. Я жил лафово! Все повидал. Терять нечего. Что осталось? Ну, годом больше иль меньше, великое дело! Я доволен собой.

— Посмотрим, что вскоре скажешь. Твой кайф обломают. Те­перь тебе в бугры зарублено. Пока в фартовых был - жирел, А мокрушники - вне закона. И тебя из него выкинут, - слукавил Дегтярев.

— У нас свой закон: закон - тайга, медведь - хозяин. Никто из фраеров легавому не кент. Помог иль выручил - вдохни. В вашей легавой кодле правил нет. Сворой на одно­го. Лишь бы подмять, сломать, унизить. За то и ваши калга­ны трещат, когда «малины» грабастают. У фартовых память длинная. И хотя сами не грабим, уложить мусора никому не западдо. Кто легавого ожмурит в зоне, того в закон фартовые берут. Даже из шнырей - сразу. Усек? Мы легавых, как гов­но, убирали из житухи.

— Убирали, говоришь? Посмотрю, как тебя из шкуры выт­ряхнут, - замолчал Дегтярев, словно забыл о бугре.

В душе он спорил с ним до самого Поронайска. Но вслух не хотел. Себя устыдился. Собственной несдержанности.

Сдавая Тестя в руки охраны горотдела, сказал, что привез редкого гада, которого не пристрелить, разнести в куски мало. Те поняли. И, доставив Тестя в следственный изолятор, пере­дали слова участкового. Это особым чутьем допер Тесть. И едва охранник повел его к одиночной камере, он со всей силы уда­рил его головой, сам кинулся к воротам, едва успевшим за­крыться перед ним. Бугор бросился к охране. Но старый охран­ник разрядил в его ноги полную обойму.

Перебинтованного, еле державшегося на ногах Тестя но­вички-охранники по незнанию или намеренно определили не в больничку, а в камеру с дурной славой.

Здоровенный лохматый мужик подскочил к Тестю, хватил его ладонью по заду, крикнув:

— Налетай! Свежина прибыла!

Как ни сопротивлялся Тесть, ничего не смог сделать. И глу­бокой ночью вонючий тихушник, попавший за осквернение мертвой старухи, последним натешился с Тестем и сказал при­знательно:

— Эх, знал бы я тебя на свободе, никогда сюда не попал бы. Теплая живая жопа куда как лучше мертвой транды...

За неделю пребывания в камере обиженников Тесть не раз вспоминал участкового. Его угрозы, казавшиеся несерьезными, сбылись. И он действительно завидовал Никите. Тот умер сра­зу. Здесь даже подумать о том не давали. Им пользовались по­стоянно все кому не лень.

— Кто ставил мушку покойному? - спрашивал его следова­тель.

Бугор молчал, и его снова уводили в ту же камеру.

Василий знал, выбора нет. Либо он должен сказать, либо... Он сдохнет в камере, как заурядный педераст - общая игрушка и утеха.

Попытка бежать из изолятора дорого обошлась буг­ру. Простреленные ноги раз в три дня перевязывал приходящий фельдшер. В камере обиженники подло били по но­гам, когда Тесть пытался сопротивляться. И вот тогда он решил взять всю вину на себя. Пожалел, что раньше до того не доду­мался. Но следователь не поверил. Усмехнулся. И снова отпра­вил обратно. Ждал.

А этим временем в Трудовом жизнь шла вприскочку.

Семен Дегтярев решил во что бы то ни стало узнать, кто из фартовых поставил муху Никите. Знал участковый, что сам бугор посчитал бы унижением для себя даже прикоснуться к фраеру. Он был «судьей», хозяином. Исполнителями стали Другие.

Не только он, а и прокуратура занялась этим поиском. Вот и стало Трудовое неспокойным, опасным селом. Две смерти - Тихона и Никиты - нависли прямой угрозой над виновными и невиновными условниками.

Шли дни, но почта, приходившая условникам, не раздава­лась на руки. Письма и посылки лежали в кабинете участково­го. Отменены были личные свидания, отодвинуты сроки рас­смотрения дел об окончательном отбытии наказания.

Помрачнели условники. Некоторые из них уже подходили к Дегтяреву с вопросами:

— За что страдают невиновные?