Эльмира Нетесова - Закон Тайга

Баба расстилала постель. И вдруг ей показалось: кто-то по­стучал в окно. Дарья вышла на кухню, приоткрыла занавеску. Прямо перед глазами рука в стекло стук повторила.

Баба вышла в коридор.

— Кого черт принес? - спросила грубо, зло.

— Свои, открой! - узнала голос Дегтярева.

Участковый вошел на кухню.

— Чего спать не ложишься?

— Тебя ждала, - огорошила баба.

Участковый заглянул в комнату, спальню. Смутился. И при­сел у стола.

— Думал, гости у тебя. Вот и зашел на огонек.

— Да так, что в каждый угол нос всунул, - не выдержала баба.

— Должность у меня такая! - хохотнул Дегтярев.

— Не в том дело! Натура у тебя поганая. Собачья! Насерешь в душу, а извиниться сил не хватает и воспитания. Проверяешь! А я уже не ссыльная! Иль запамятовал? Вольная я. И паспорт имею. Кого хочу, того приведу. И тебя не спрошу! А за неза­конный шмон твоему начальству обскажу. Чтобы прыть укоро­тили, отбили бы охоту стремачить одиночек!

— Ишь ты, как заговорила?! - изумился участковый. И ска­зал жестко: - Ты мне не грози! Я сотни раз пуганый. Не забы­вай, где живешь. Что за село у нас. Я любого имею право про­верить. И ночью! Тем более что у тебя в бане пожар не сам по себе возник. Вот оно - доказательство! - достал из кармана черный от копоти портсигар. - Серебряный. Знать, мужик не без звания его хозяином был. Обронил, потерял, как хочешь :суди. Но ведь неспроста на чердаке оказался, от людей прятал­ся. Видно, есть у него на то причина! У наших условников та­ких вещиц нет. Это я точно знаю. Вот и вопрос мой не случаен. Нечего в пузырь лезть. Если это не твой знакомый, то кто тогда побывал в бане?

— Это твоя забота!

— И я о том говорю! Вот и пришел. Что тут непонятного?

— Ищи! Не все оглядел! В сарай, подвал загляни. Я там целую свору кобелей спрятала!

— Случаются, Даша, гости незваные, не мне тебе о том на­поминать...

— Ну да! И лампу я для них зажгла бы. И сидела б до полу­ночи.

— Так ведь и заставить могут...

— А ты выручать меня пришел! - усмехнулась Дарья.

— Короткая у тебя память. Ну да ладно. Женщины все одинаковы, - махнул рукой Дегтярев и встал со стула. - Изви­ни за беспокойство, хозяйка. Отдыхай. Да не забывай калитку на ночь закрывать. А то объявится владелец портсигар. Горя не оберешься, если узнает, в чьи руки он попал, - рассмеялся участковый.

— Кончай на ночь страхоту наводить. Не то оставлю в по­стояльцах! Вместо сторожа. И тебе, и мне спокойней будет...

— Нет, Дарьюшка, не до отдыха мне теперь. Пока владель­ца портсигара не найду, отдыхать не буду.

— Да может, при строительстве бани кто-нибудь потерял? - предположила баба, желая успокоить.

— Хорошо, если б так. Да вот не совпадает многое. В порт­сигаре папиросы нынешнего года выпуска, недавние. К тому же таких папирос - «Казбек» - в Трудовое никогда не завози­ли. Не курят их условники. Дорогие они. Значит, мужик тот из залетных. Не нашенский. Искать надо. И чем скорее его найду, тем лучше.

— Неужели, кроме тебя, этим заняться некому? - дрогнула баба.

— Да я не один...

— Береги себя, Семен, - попросила тихо.

Участковый подошел вплотную. Поднял голову за подборо­док. Заглянул в глаза:

— То ненавидишь меня, то жалеешь, а на самом деле как думаешь обо мне?

— Такое на бегу спрашивают? - опустила глаза Дарья, уйдя от прямого ответа.

— Пожелай мне удачи, Дашенька. И не злись. Ладно? Я сам на себя частенько злым бываю. Прости за глупое. Но ведь и собака, случается, хозяев к гостям ревнует. Мне, как человеку, такое вдвойне прощается.

— Что ж, всякое слыхивала, но чтоб к портсигару, какого в руки не брала, ревновали, такое впервой! - рассмеялась Дашка.

— Попробовал бы кто-нибудь другой унижать меня, как ты,

уж очень пожалел бы о том. Но тебе, как женщине, все прощаю...

— И на том спасибо, - буркнула Дарья и пошла закрывать входную дверь.

И снова поднялось настроение. Запело на сердце.

«Значит, ревновал. Сам сознался. А разве просто так ревну­ют? Нет! Значит, застряло что-то в сердце занозой! Иначе не пришел бы средь ночи! А то ишь ты, работой прикрылся, порт­сигаром. Да мало ль что может на чердаке оказаться? Я за это не ответчица. Другая причина привела. Она как белый день по­нятна...»

А участковый шел по засыпающему селу. В окнах домов темно. Спят люди. Нелегка их жизнь.

Да и у него... Сам в себе не может разобраться. После рас­ставания с женой, казалось, ни на одну не оглянется.

На Дашку даже не смотрел. Ну разве тогда, в тот первый день. Черт попутал. Но потом, как увидел ее пьяную в кодле условников, с души воротило. Дашка даже не видела его. Ее лапали, мяли, тискали кому не лень.

Годы прошли, а это помнилось. Изменила ее смерть Тихо­на, и баба резко бросила пить.

Теперь даже не верится, что была она такою. Но была. Нынче глаз не оторвать от нее. В городе равную ей сыскать трудно.

Дегтярев и в Поронайске нередко вспоминал о ней. Виде­лось, как идет она павой по селу. Ни на кого не оглядываясь. Гордо. Как только она умела. Лицо серьезное, глаза строгие. Попробуй задень - не рад будешь. Условники за версту обхо­дят. Понимают, хороша ягода, да не по зубам.

Баба с форсом. Но не без прошлого. Женись на такой - стыда не оберешься. Зэчка, ссыльная. А за что? Вот тут и кон­чатся восторги бабой. И о красе забудешь.

Хотя почему жениться? Он вовсе не собирался заводить вто­рую семью. Но почему, когда долго не видел ее, начинал ис­кать, скучал по ней? Почему, как мальчишка, готов носить ей воду и дрова даже для бани, лишь бы видеть эти лукавинки в серых глазах, слышать ее смех? Почему, когда не видит Дарью, на сердце бывает тяжело и темно? Почему, когда она зовет, он сам отталкивает бабу от себя? Почему, когда он ей признается, она не верит и хохочет над ним открыто? Почему за все годы они так и не сумели сблизиться, понять друг друга, поговорить по душам? И так остались до сих пор чужими.

«Но ведь любит. Хочет меня. Иначе зачем бы столько тре­воги в просьбе беречь себя. Эта баба не бросает слов на ветер. А такое вряд ли кому сказала. Гордячкой ее считают в селе те­перь. Недоступной. Оно и верно. Не раз следил за ее домом. Никто глухими ночами не прокрадывался к порогу, не убегал тайком чуть свет. Баба живет одна. И всегда спокойно смотрит в глаза людям. А ведь как подтянулась, любо

глянуть. Особо в синем платье, что плотно облегает фигуру! В нем она только дома бывает. А я ее в окно подсмотрел не раз. Хороша чертовка, любой мужик голову потеряет», - признался себе Дегтярев.

Дашка теперь будто успокоилась. Не вспыхивала при виде участкового. Не искала случайных встреч с ним.

Обдумав в ту ночь свое прошлое и будущее, решила никуда не уезжать из Трудового и написала брату:

«Не жди меня. В свое горе и боль даже звери не возвра­щаются. А я человек. Так все считают в Трудовом. Вот ты попрекнул, что из-за меня не выбился в люди, что моя тень на твоей семье и доме доселе жива. Кому же я в селе жить мешала? Почему в Трудовом не только условники, но и пере­селенцы дружат со мной и уважают меня? Хотя о прошлом знали, никогда не попрекнули, не обозвали. Не гляди, что чужие. Видно, они, пережившие горе сами, скорей понимают и сочувствуют другому. Умеют простить. Видно, все это по­тому, что чужая собака, хоть она всего-то тварь, не насме- лится на укус, а только брехнет робко. Своя, коль не потра­фил в чем, и загрызть насмерть может... Потому не хочу к тебе. Здесь я устроилась и обжилась. Привыкла к людям с такою же, как у меня, больной судьбой и научилась считать­ся с ними. Помня несчастье каждого. Счастливых у нас не было. Всех горе пригнало. Но вместе и его пережить проще. Может, и у нас в Трудовом когда-то народятся счастливые люди. Мы все этого ждем. Горе - оно как зима, тоже не вечно. Мне казалось, что все до смерти будут плевать в мою сторо­ну. Как ты... Но... люди давно забыли мой вчерашний день. В молодости ошибки случаются у всех. Надо уметь их пере­жить. И очиститься от них в дне сегодняшнем. У нас в Тру­довом нет жителей с гладкой судьбой. У всех она - горбатая да корявая. Но проходит время. И я поняла, что, вместе с прошлым, я чище тебя и твоих сельчан, потому что, прощен­ная своими, не помню плохого за теми, с кем вместе живем в селе.