Эльмира Нетесова - Закон - тайга

«Да, легавый прав. Верно подметил, трое фраеров тут крутились. Один и вовсе — с плевок размерами будет. След от ног его — как детский. Шлак почти не вдавливал. И спал возле трубы, скорчившись. Тепло любил, гад. А может, простыл? Такого через любую форточку протиснуть можно. В нашем деле, средь фартовых, таким цены нет, малый кент подспорье. Правда, норов у них дрянь, как правило. За то их трамбуют часто. Всей «малиной». Может, этот — фартовый? — вглядывался в следы бугор. — Вот тут он спал. Ничего особого. Здесь он прослушивал камору Дашки. Вон следы пальцев на трубе. Маленьких, цепких. Когда в печке нет задвижки, каждое слово, чох и вздох на чердаке словно рядом слышны. Такое фартовые знают».

И вдруг взгляд бугра остановился на трубе. Вот и расписался Сова. Знакомый кент. Только у него одного, такого низкорослого, не было указательного пальца на левой руке. Его он еще по молодости проиграл в очко.

Тесть обрадовался. Есть одна нить. Но кто с ним? И почему Сова не пришел к нему, к Тестю. Разглядывал бугор чердак внимательно.

Двоих других Василий не узнал, хотя прочел, увидел многое.

Главарем беглецов, что его огорчило, был не фартовый, как случалось в таких делах всегда. А длинный тощий мужик, хорошо видевший в ночи. Обычно такие случаются среди охотников и лесников или геологов.

В полной темноте, не зажигая спичек, не только нашел Дашкину трубу, а и выдавил два кирпича и забил тряпьем весь дымоход. Зол был на бабу. Только ль за ее любопытство хотел наказать? У этого мужика очень сильные руки. И это при такой худобе! Вон на брусе он сидел. След от задницы, как на бумаге, хоть отпечаток рисуй, портрет со спины. Не зад — биография. Садился осторожно. И это при небольшом весе. Знать, трамбовали его не раз. Хребет ломали. Вставал, опираясь руками. Ладони широкие, жилистые, как у отменного мокрушника. А может, и был таким. Да в зоне вес потерял. На силу не надеялся. Ослаб. Но зверюга свирепый. Вон как кирпичи вырвал. С корнем. Со штукатуркой. Не до мелкой мести. Этот на Дашку зуб имеет. Встретит — замокрит как пить дать.

Третий — башковитый мужик. Это он Дашку с лестницы спустил. От верной погибели уберег. Отсоветовал ее мокрить, чтоб не накрыли легавые. Вот потому и следов почти не оставил, на плечах носил голову, а не тыкву.

Все трое были рецидивистами — это и так понятно, коль их на строгом режиме держали. Накрыть их будет нелегко. Провести разборку — еще труднее. Все трое знали законы фартовых. Потому-то и избегали всяких встреч, которые не сулили им ничего доброго.

Надолго ли они в Трудовое пожаловали, что замышляют, когда и куда слиняют, знали только они, беглецы.

Тесть понял, что никто из троих не станет искать встречи с ним, не попросит о помощи. И даже Сова, запачкавшись здесь, знает: пощады ему не будет. Ведь приехал он в чужую коллу и похозяйничал без разрешения бугра. Что за это бывает, знал всякий, кто хоть раз имел дело с «малиной». Чужаков никто не признавал, и расправлялись с ними по своим законам.

Бугор вошел в барак, не замеченный никем. Лысый стопорило, поглаживая пустую бутылку под мышкой, напевал:

Гоп со смыком, это буду — я,

воровать — профессия моя…

— Заткнитесь! — рявкнул Тесть. И, оглядев койки, спросил: — Кенты меня искали?

— Покуда нет, — послышался голос сявки.

А вскоре ввалились фартовые.

— В тайге они. Видели, как через сугробы смывались. Мы только к магазину — они оттуда. С рюкзаками. Мы — к ним. Они — ходу! Мы — за ними. Они — в тайгу. Мы — следом. А они как сквозь землю провалились. Как лешаки. Каждый куст, сугроб и дерево перетряхнули. А фраера четко слиняли.

— А ну, волоки сюда Никитку! Этот всю тайгу насквозь знает. И хоть не фартовый, любого изловит в лесу, — грохнул бугор.

— Да ты во двор выглянь, посмотри, что снаружи творится. Света Божьего не видно. Пурга озверела. Сами едва живые вернулись. Куда еще переться? И те фраера сдохнут. В тайге — не на чердаке у Дашки. Метет, ног не чуешь, — заговорили воры.

— Выходит, фраера крепче фартовых. Им пурга по хрену, а вам, целой кодле, невмоготу? Сгиньте, слабаки! Никитку ко мне!

Вчерашний сучкоруб, которого фартовые кунали в парашу головой, утром еле оклемался. К нему уже никто не приставал с вопросами, откуда взял деньги на пропой. Вернувшийся с дежурства кочегар подтвердил, что проиграл Никитке в рамса всю зарплату и должен остался.

Фартовые успокоились, напомнив короткой зуботычиной Никите железное правило, что здесь, в Трудовом, как и в зоне, играть на деньги в карты могут лишь фартовые. Остальные фраера не должны и помышлять о такой блажи.

Никитка запомнил это. Да и попробуй забудь! Повторить вчерашнее добровольно кто захочет? Это все равно что возненавидеть собственную шкуру.

Никитка никогда не был фартовым. Не знался с ворами. Хотя работал на складе. Хозяином. Считать умел. А вот хранить не научился. За утрату казенного имущества и влип. Все годы жалел человек, что уехал он из своей деревеньки в город. Там, на Брянщине, вместе с дедом лес они стерегли от порубок и разбоя. Там он каждую белку в личность знал. Ии медведя, ни волка не боялся. Научился разговаривать с ними и понимать их. Там всякое дерево, цветок родными были. По ним и нынче сердце болело. Во снах тянулся изболелым сердцем к звонким родникам. Испить холодной живой воды и очиститься, вернуться в детство, как в сказку. Но детство, как небыль, растаяло, убежало, спряталось в глухомани и, скорчив страшную рожу, высовывалось из чащобы и ревело голосом бугра:

— Вставай, падла, на пахоту!

И Никитка, дрожа всем телом от негодования, вскакивал. Торопко влезал в ватные штаны, телогрейку. И шел в лес с топором. Не по своей воле. А попробуй не пойди… В звериной своре так не отделают виноватого, как человеки с тем управятся. Там — покусают. Ну уши порвут, хвост и бока обдерут. А потом остынут, забудут. И снова уважать начнут. Было б здоровье и сила. Порода у всех одна. Не то что у фуфлов. Тут лишь силой не возьмешь. Коль не фартовый, значит — говно. И тебя можно топтать ногами, даже душу потрошили. Не только уши, все, что от Бога, осмеют воры. И не только они, а и тот же участковый, которого, ох и не зря, даже сявки мусором называют. Собака, не человек. Из дедовой посылки, что Никитке пришла, мед увел. Нахально. И сказал:

— Говно медом кормить, только добро изводить. Мне он куда нужнее…

Эх, встретил бы его Никита в лесу. У себя! Показал бы, кто из них говно. Но до этого дожить надо.

— Эй, чумарик! Бугор зовет. Иль оглох, паскуда? Хиляй сюда, рыло свиное! Тебе ботаю, козел! — подошел к Никите фартовый.

Сучкоруб встал. Глаза яростью брызнули:

— Какого из-под меня надо?

— Тесть трехнет. Валяй живо! — подтолкнули в спину.

Едва оказался перед бугром, тот осклабился: