Эльмира Нетесова - Закон - тайга

— Да, уж с таким голосочком лучше бы помолчала, — бил озноб Юрия, замедлившего шаги.

Игорь Павлович, увидев это, сказал тихо:

— Не бойся, Юра. Осенью рыси сыты. Дичи много. Это зимой они опасны. Сейчас не то время, не нападет. Зверь не дурак. Рисковать не станет. Тем более голосом себя выдает.

— А чего тогда орет?

— За участок, свои владения скандалит с соплеменником. Прогоняет, наверное. Если голодная — в драку кинулась бы. А сытая — глотку дерет, голосом пугает. Предупреждает: мол, линяй подобру. Не то из клифта вытряхну, — рассмеялся Кравцов, поверив собственной шутке.

Игорь Павлович остановился перед полянкой, где среди елей и берез виднелось зимовье лесника. Вон баня, сарай, крытый под будку колодец.

Старик любил родниковую воду, но зимой родник замерзал. Вот и выкопал ему печник Кузьма колодец. А старик обшил его под небольшой сруб, чтобы теплее было, чтобы не заносило снегом, не промерзала бы вода.

Чем ближе к зимовью, тем отчетливее слышался голос рыси. Он был похож то на стон, то на хрип. От него волосы вставали дыбом.

— Вон она. На крыше колодца сидит, — заметил рысь Юрий и указал Кравцову.

— Совсем непонятно. На открытом месте. Всем видна. Почему на колодце сидит — ума не приложу. Может, с Трофимы- чем что случилось? — неуверенно предположил Кравцов и, пройдя несколько шагов, позвал: — Трофимыч! Трофимыч!

‘Минуту спустя дверь зимовья дрогнула, заскрипела. И старик вышел в исподнем.

— Трофимыч! — окликнул лесника Юрий. И дед, увидев гостей, засеменил с крыльца. Пошел навстречу улыбаясь.

Маленькая тень метнулась от колодца к старику. Дед не приметил ее, и никто не обратил внимания. Только рысь серой молнией сиганула с крыши колодца…

Никогда не охотятся рыси на полянах, на открытых местах. В лапах могучих елей прячутся. Оттуда, сверху, высматривают, поджидают свою добычу и, улучив момент, бросаются на нее внезапно, как молния.

В прыжке рыси опасны любому зверю. Это знает всякая живая тварь в тайге. На виду никто из серьезных зверей не охотится, не нагоняет добычу. Но эта…

Кравцов остановился как вкопанный. Растерялся. Да и было от чего.

Сильный, свирепый зверь — рысь. Но ее охоту никогда не доводилось видеть. В желтых глазах метался огонь злобы, который прятали рыси в таежной глуши. Кто из живых увидел этот огонь, для того тот день стал последним.

Никто ничего не успел сообразить и понять, что происходит.

Рысь в два прыжка настигла человека, бросившегося навстречу леснику. Не дав приблизиться, сбила с ног и тут же впилась в горло.

Коротко вскинулись ноги жертвы, словно хотели стряхнуть, сбить зверя с тела. Но не удалось.

Секунды… Ни человек, ни рысь не издали ни звука.

— Что ж ты сотворила, окаянная? — опомнился первым лесник и в ужасе смотрел на случившееся.

Рысь пила кровь прямо из горла человека. Она хлестала фонтаном. И зверь, припав к ней, не мог оторваться.

— Сгинь, душегубка! — серчал лесник, подходя ближе.

Рысь отскочила, словно хотела извиниться, вскрикнула коротко и метнулась в тайгу.

— Сова! — ахнул Кравцов, подойдя вплотную.

— Какой маленький! — удивился Юрий.

— Сгубила душу, каналья! — ругался лесник.

— Сколько раз он уходил от смерти. Сколько приговоров ему вынесено. Сколько людей убил. А сам так нелепо кончил. — Игорь Павлович вытащил из мертвой руки фартового нож Дегтярева. С ним участковый никогда не расставался. Лезвие было открыто и поставлено на замок. Такое не делается случайно. Значит, хотел Сова старика убить. Но рысь помешала, вступилась за хозяина. Опередила на секунды…

— Так и сдох фартовым, мокрушником, — невольно вырвалось у Юрия.

— Зверь зверя убил. Все закономерно. Как в «законе — тайга», — согласился Игорь Павлович.

— А я-то не мог уразуметь, с чего моя девчурка кричит? С самого вечера вчерашнего, ровно заводная. Не смолкала. И от колодца ни на шаг не отошла. Даже жрать не схотела. И ночью вопила. Видать, загнала его сюда нелегкая. А в хату пройти не смог, не допустила его подружка моя, — глянул старик на Сову.

— Он Дегтярева убил, — сказал милиционер.

— Чево? — не поверилось старику.

— Да, убил он участкового, — подтвердил Кравцов.

— Злыдень! Ирод проклятый! Лиходей! За что ж такого мужика со света убрал? Поганец!

— Ладно, Трофимыч, теперь уж поздно жалеть. К вам он шел. Курево нес. Именно этим табаком, Юра, следы свои Сова присыпал. От собак. И выдал себя. Теперь уж не сбежит, не спрячется. Беги в Трудовое за машиной. Сову тоже в Поро- найск надо увезти. Думаю, многие обрадуются. А я тебя в зимовье подожду, — предложил Кравцов.

Трофимыч стоял на крыльце, потерянно оглядывал тайгу, вершины деревьев.

— Чем расстроены? — спросил Кравцов, когда Юрий помчался бегом в Трудовое.

— Девчурка моя ушла. Теперь уж никогда в обрат не воротится. Я ее с детства пестовал. Хорошая подружка была. Ан нет ее нынче, — вытер выкатившуюся слезу старик.

— Вернется. Чего печалиться? Куда ей деваться, если в человечьем доме выросла?

— В тайгу ушла. Там ее дом. А меня забудет скоро. Разве окликнет когда-нибудь с елки. Но не придет.

— Это почему же так? — изумился Игорь Павлович.

— Да все оттого, что зверь завсегда свое звание помнит. И стыд… Выросшая с человеком не должна была порвать того, кто из моей, человековой, стаи. Но знать, без того не можно было. А убив, навовсе ушла. Ведь испила она крови человечьей. Нынче ее в дом впущать нельзя. Да и сама не воротится. С совести.

— С какой еще совести? Откуда она у рыси? — не верил Кравцов.

— У зверя стыда поболе, чем у иных людей. Сказать вот не дано. А чуют вину долго. Моя девчурка стыд имела. Бывало, нагадит в избе, не дождавшись меня, — терпежу не стало, и под койку… Оттуда не вылезет, покуда не прощу. Даже жрать не просила. Вздыхала только шибко, переживала, значит. Пузом не жила. Всегда ждала, покуда я натрескаюсь. Только после этого сама харчилась. То разве не от совести? Всякое слово понимала. А нам, людям, их уразуметь не дано. Потому как стыд забыли. Потеряли вместе с сердцем. И чистое не слышим уже, голос леса не доходит до разума. А от ближнего понимаем всего два слова — на и дай. Последнее уж понимать разучились. А звери чуют все. И моя понимала. Нынче не ворочу. А думал, до смерти с ней дружить станем.

— Соскучится и придет. Ведь сами говорите: зверь долго помнит доброе.

— Дай-то Бог, — вздохнул старик.

Вскоре к зимовью подъехала машина. Ребята-милиционеры погрузили в нее тело Совы.

Кравцов простился с лесником и сел в кабину. Старик махал рукой вслед. Белый-белый, старый, одинокий, он вытирал ладонью слезящиеся глаза. Когда-то теперь навестят его люди? Может, и заглянет кто-нибудь из них по случайности…

А может, и не стоит людям сворачивать на Трофимычеву тропу? Ни с добром, ни со злом… Может, повезет леснику выходить себе нового дружка? Чтоб навсегда, не разлучаясь, вместе быть… Пусть бы хоть в этот раз не разрушили эту дружбу люди. Хорошие иль плохие, они все чужие тайге…