Эльмира Нетесова - Клевые

Никто из подростков ничего не заподозрил. Так уже случалось не раз, когда Антон вдруг ни с чего велел всем разбегаться на время.

Надо уметь вовремя остановиться! — не мог мальчишка забыть сказанное Егором. Эти слова он не раз слышал и в Одессе. Тогда они не имели к нему никакого отношения.

Антону нестерпимо захотелось побыть наедине с самим собой, разобраться во всем, подумать. Раньше он делился своими сомнениями с матерью. Но теперь рассказать ей обо всем он не решался. Егор — ворюга! Он поймет. И не заложит. А мать — женщина! Зачем ей лишние горести?

Антон сидел в сквере на облупившейся от дождей скамье и курил. Он не хотел никого видеть, потому смотрел под ноги, на серый, мокрый песок. Мимо шли люди. Никто из них даже не оглянулся на Антошку. И мальчишка понимал, что никому он здесь не нужен.

В мусорной урне, совсем рядом с ним, копалась полуслепая старуха. От нее пахло гнилью, сыростью. На руке болталась грязная, залатанная сумка. Бабка не обращала внимания на Антона. Устав от бесплодных поисков, присела отдохнуть. Поняла, что и тут ее опередили не только бездомные собаки, тихо всхлипнула. Антон от неожиданности подскочил.

— Прости, внучок! Испугала? — извинилась бабка. И мальчишке стало стыдно за собственный страх. — Вот! Пропитание добываю себе и своим! Тяжко нынче кормиться стало! Помереть бы! А и этой радостью Бог обходит! — пожаловалась кротко.

— Видно, тоже никому не нужна! — отозвался Антошка равнодушно.

— Нет, внучонок! Я очень нужна своим. Они без меня совсем пропадут! — не согласилась бабка. — Я не от сиротства, от нужды мучаюсь.

— А те, кто с вами, почему не помогут? — удивился Антошка.

— Мала еще. Вот подрастет моя Анька, тогда легше будет. Дал бы Бог успеть мне ее на ноги поставить.

— Анька ваша внучка?

— Да, голубчик! Ей лишь четыре зимы. Больная она. Вот и сидит дома.

— А сыновья, дочки где?

— Разбежались они! Порасходились. Теперь по свету мотаются. Зацепиться нигде не могут. Это если одуванчик видел, небось приметил семена с пушинками, покуда в цветке держатся, все красивые и сильные. Когда ветер их сорвет, враз неприметными и слабыми становятся. И носит их по свету, как бездомных. Никому они не нужны. Коль потеряли, покинули родителя, свою землю, чужие не примут, не поверят и не пожалеют, — пожевала бабка губами.

— Так ведь ветер виноват! — не согласился Антошка.

— Ветер — это невзгоды человечьи. Их надо уметь пережить. В кучке, семьей все легше, когда от дома не отрываются, не ищут легкой жизни. Она теперь повсюду одинакова. Порозь только погибнуть можно. Выживают, когда друг за дружку держатся. Как я за Аннушку. Оттого живем как-то…

— Сами говорите, что помереть хотели.

— Я б с радостью ушла! Да Аньке одной оставаться нельзя. За- гинет вовсе.

— А разве нет у нее матери или отца? Пусть к себе возьмут.

— Сердце у них холодное. А дитю тепло надо сердешное. Вон мать ее приезжала месяца три назад. Конфетами, шоколадками обсыпала всю. Да разве это дитенку надо? На руки не взяла! Не обняла, не приветила, как гостья нагрянула. Побыла три дня и умоталась. Аннушка не успела ее запомнить. Такие они нынче родители. Ни теплины, ни радости подарить не могут. Одно званье.

Антошка голову опустил. Старуха, сама того не зная, ударила по больному.

— А ты, что тут один зябнешь? Иль в подкидышах остался? Нынче это модно! В наше время всяк своих под сердцем пестовал. Теперь к самостоятельности с горшка приучают. Что из того получится? Да то, что в горшке остается! — поморщилась бабка. И внезапно предложила: — Хочешь, пошли ко мне! Авось приживешься с нами! Скудно живем. Достатка нет. Зато не грыземся, не ругаемся. На душе тепло и светло. Может, еще одна душа подле нас оживет?

— встала со скамьи.

Антон, еще минуты назад соображавший куда податься, не стал медлить. Друзья, его шайка разошлись по домам. И только ему возвращаться было некуда. Никто не вспомнил о нем. Не позвал с собой. Не спросил, где он станет жить? Они забыли его. Вспомнят, когда в карманах опустеет. Начнут искать? А может, предадут? Взвалят на него свою подлость и жадность, боль и злобу? Его не пощадят. А все оттого, что всякому дорога лишь своя голова! Так зачем рисковать ради них? Ведь надо вовремя остановиться! Так говорил Егор. Но он не добавлял, что можно переждать бурю под чужой крышей! — остановился мальчишка. И тут же услышал:

— Входи, родимый! Пришли!

Белокурая, худосочная девчушка, обвязанная с головы до колен в теплый платок, приподнялась на постели. Большие, серые глаза заискрились радостью.

— Бабуля! Пришла наконец-то! Как долго тебя не было. Я уже плакала…

— Не надо, Анюта, реветь! Глянь, я тебе братика нашла! Теперь он с нами станет жить! Правда, внучок! — повернулась к Антошке, гладя головенку девчушки.

— Правда! — отозвался Антон, глядя не без содрогания, как старушка достает из сумки полугнилую, изросшую картошку, пару осклизлых сосисок, кусочки хлеба, на каких прилипли окурки.

Бабка тщательно обрезала картошку, отряхивала хлеб.

— Сегодня мы поедим тюрю! А потом суп с сосисками. Ничего, что не густо в животе, больше света для души останется. Она главнее!

Мыла бабка сосиски, поглядывая на щебечущих детей. Они знакомились и, кажется, пришлись по душе друг другу.

— Антон! Я когда на ноги встану, мы с тобой поиграем в прятки?

— Конечно! Даже во дворе! — обещал мальчишка.

— Антошка, а ты не будешь меня бить, если я устану?

— А почему бить? Я девчонок не луплю.

— Я не девчонка, а твоя сестричка! Так ведь бабушка сказала?

— Сестру и вовсе бить нельзя! Да еще такую маленькую!

— А почему меня папка бил? Или мне нельзя у него попросить конфету? Я только одну хотела! А он меня по заднице нашлепал. Сказал, что я попрошайкой расту!

— Забудь, Анютка! Пьяный он был!

— А почему у него только на водку деньги есть?

— Зато мама много конфет тебе принесла, — напомнила старуха.

— Да, я фантики и теперь нюхаю! Хочешь, тебе дам понюхать!

— достала коробку из-под подушки и протянула Антону, открыла, сунула под нос. — Правда, вкусно пахнет? Если б я знала, для тебя оставила б!

Бабка крошила в миску с водой кусочки хлеба, готовила тюрю. Антошка отказался ее есть, сказав, что пока не хочет. Аня с бабкой ели жадно. Но тюрю для Антона, оставленную в миске, не тронули.

Мальчишка огляделся. В двухкомнатной квартире на первом этаже, куда привела его бабка Уля, еще сохранились следы прежнего достатка. Это пацан приметил по посуде и мебели, уцелевшим каким-то чудом.

— Ты учишься в школе? — спросила старуха Антона.

— Уже нет! На работу хочу пойти!

— Куда ж тебе, такому маленькому? Нынче взрослые

на кусок заработать не могут! Вон мой зять! Строитель! А и без заработка тоже! Теперь никто не строит! Только ломают! — вздохнула старуха и поинтересовалась: — А ты где жил?