Эльмира Нетесова - Дикая стая

— Уже забыл про Анну? Ну, блин, даешь в натуре дрозда! Не успел обсохнуть, уже память о бабе посеял. Весело дышишь, поселенец!

— Ни сном ни духом, ни в зуб ногой. Не грешен с тою бабой даже в мыслях. Ее с того света выдернули с Игорем, таких не силуют, да и сама про такое давно позабыла. Этой бабе мужик — как ежу гондон, вовсе не нужен.

— А говорят, что вы уже все решили, — смутился участковый.

— Поспешила толпа! Да и что взять с фраеров? Баба возникла почти жмуром. Мы с Игорем еле оклемали ее. Все домой рвалась, к сыну. Изревелась вконец, чуть не сорвалась средь ночи.

— Слыхал я от нее, что добрый ты мужик, но, говорят, не со всеми. С иными так собачишься, в милицию прибегают жаловаться, — посуровел участковый.

— Значит, плохо достал, если хватило сил к ментам нарисоваться! Эти фраера кого хочешь изведут. Во! Привез я воду Селюкиным. Там пять рыл. Сам хозяин — боров, баба — корова в три обхвата, девка — кобыла необъезженная и два брата, козлы паскудные. И велят воду перенести в бочку самому. Ну, я их взял в оборот. Каждому прозвенел всю биографию в уши, а потом развернул конягу и к другим воду отвез! Ну, посуди сам, я, что, — шестерка Селюкиным? Они на работе жопо-часы отсиживают, а меня запрячь хотели. Вот и отвесил им по локоть. Нехай другого дурака ищут, а тут адресом ошиблись.

— Не только они жаловались.

— Ну, еще Колокольникова, черепаха мокрожопая! Мартышка плюгавая, беззубая задница! Она не просила, а потребовала воду переносить. Еще кричать вздумала. А я что, обязан ей или в холуи нанялся? Послал ее и посоветовал впредь базар не открыты ь так широко. Она меня «на понял» взять реши- /м, мол, ей, заслуженному человеку, бесплатно воду должны возить и считать это за честь! Нет, ты это представляешь? Чтоб я старую кикимору, пусть у нее на лысине транда вырастет, выше себя держал?! Ну, н и пожелал той почетной мандавошке всю оставшуюся жизнь козла под хвостом нюхать! У нее сын такой же отморозок, мог переносить своей мамашке воду. Не переломился бы. А ведь и не встал со стула, баран плешатый! Я как раз ей последней привез, вымотался, устал хуже пса. Такое зло взяло, развернулся и отдал воду Притыкиным. Ну да, охотнику! Даром! Так хоть «спасибо» услышал от людей. Слышь, участковый, я всегда помню свое место, но и мне, поселенцу, иногда так хочется хоть каплю тепла от людей. Ведь оно ни копейки не стоит. Почему ж скупитесь? Иль самим не хватает, иль нет его у вас? Ведь никого не обокрал, не обидел зря, пальцем не тронул, а уже норовят меня обратно в зону впихнуть. Но за что?

— Успокойся, Гоша! На Севере с выводами не спешат. Сначала присматриваются к человеку, а уж потом решают, — посмотрел на поселенца внимательно и спросил тихо:

— Друзьями еще не обзавелся?

— С соседом кентуюсь, с Игорем.

— Он скоро уедет от нас. В Октябрьский его забирают, на рыбокомбинат. Юристом. Их старик на пенсию оформляется, на материк поедет, к детям Вместо него Игоря берут. Останешься один во всем доме!

— Шалишь, участковый! Еще Андрей с Маринкой имеются. Тоже соседи!

— Их переселяют в благоустроенную квартиру С водой и отоплением, с канализацией. Сейчас в той

квартире ремонт заканчивают. Самое большее — недели две им здесь жить осталось.

— Выходит, один канать буду?

— Получается так. Ну, да это к лучшему для тебя!

— Почему?

— Сам себе хозяином станешь, — ухмыльнулся участковый.

— Что ты знаешь про меня и вообще про жизнь? — загрустил Гоша.

— По-моему, тебе соседи вовсе не нужны. Чем их меньше, тем больше свободы. Никто не лезет на глаза и не поучает, ни о чем не спрашивают. Не плюют в душу.

— Это ты уже о себе рассказал, — усмехнулся Корнеев одними губами.

— Подначиваешь? А вот мы думаем, куда тебя определить на теплое время года?

— Игорь мне уже говорил, в говночисты!

— Э-э, нет! Вакансия занята! На эти работы направляем алкашей. Они там трезвеют быстро. Работают даром. Стараются подольше держаться трезвыми, чтоб не попасть в вытрезвитель. А оттуда — в ассенизаторы. Мы троих совсем пить отучили таким путем. Эта должность — школа трезвенников.

— Мать моя — коза облезлая! Даже это в блате! — удивился Гоша, хохоча.

— Так куда же вздумали воткнуть по теплу или в теплую? — уставился поселенец на участкового.

— Окончательно не решили, хотя предложений много. До тепла еще есть время. Присмотримся, решим, без дела не оставим, не беспокойся. Может, кочегаром в баню…

— В женскую? — загорелись глаза мужика.

— Котельная одна на всех! — успокоил лейтенант и продолжил, — а может, рабочим в столовую. Дров подрубить, помои вынести, картошку, рыбу почистить.

— Слушай, участковый, да это работа для плесени. Я ж еще не смылился вконец.

- Тогда на стройку!

- Там я на втором месте после барана! Не мое это дело. Даже на зоне в стройцех не посылали. Знали, никакого понта и навара там от меня не будет.

— Ну, что ж, отправим ремонтировать дороги, мост, а может, аэродром будешь ремонтировать. Хотя куда тебе? Ты ж сразу в бега намылишься. Зубами, т пропеллер ухватишься, когда узнаешь, что летит на материк! — рассмеялся участковый.

— Жидко здесь с местами. Где я хотел бы — вы не пустите, где вы предлагаете — мне тошно, да и выбора нет.

— Не горюй! До весны определимся. Еще есть и запасе время, — встал участковый со стула и, подойдя к двери, сказал негромко: — Только ты не сорвись нигде! Держи себя в руках. Не опозорься. Договорились?

Корнеев коротко кивнул головой. Участковый шагнул за порог, тихо закрыл за собой дверь.

Дом еще жил. Звенела ложками за стеной Марина, шелестел газетами Андрей, тихо хныкала малышка. А за второй стеной напевал «Шотландскую застольную» Игорь Павлович:

…налей скорей бокалы, забот как ни бывало, налей скорей нам грогу…

«Этому уже едино, с кем выпить и кто ему нальет. А вот я снова один останусь. Не то выпить, обматерить будет некого», — подумал Гоша и вспомнил камеру-одиночку.

Туда его воткнули после очередной попытки к побегу. Поначалу, как полагалось, охрана вломила от души. Гоша с неделю не мог на ноги встать. Забыл родное имя и даже кликуху. Все запеклось в крови. Долго не мог определить, где у него голова и где задница? Что еще живо, и что оторвалось?

Какая там жратва? О ней не вспоминал. Рот распух, язык прокушен. Губы лепешками отвисли. Если б сам себя увидел в зеркале, заикой остался бы до конца жизни.

Но ни это оказалось самым страшным, а одиночество. Гоша много раз бывал в шизо. Случалось, неделями не выпускали его оттуда, но он выходил живой, потому что сидел в шизо не один. Было кому ободрить, поддержать, с кем перекинуться словом. И Гошка не комплексовал. Другое дело — одиночка… Сунуть в эту камеру — все равно что заживо втолкнуть в могилу. Даже видавшие виды фартовые боялись этой камеры, зная, что многие в ней свихнулись, умерли, либо приобрели неизлечимые болезни. Здоровые, крепкие мужики не могли выдержать в том бетонном мешке больше недели. Избитому, ослабленному и беспомощному выжить в ней шансов не было.