Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

— Крысы тыловые! Пока мы воевали, вы брюхо отращивали?! Да попадись мне там — всех бы в одном окопе уложил! — орал он обезумев и потеряв над собой контроль.

— В шизо падлу! На месяц! Пусть там фартовые ему мозги просифонят! — побагровел начальник зоны.

Земнухова охранники втолкнули в холодный, сырой подвал, на бетонный пол.

Здесь негде было стать. Десятка три хмурых мужиков встретили нового площадным матом. Но узнав, кто он — потеснились. Дали место сесть. Сами — на ногах остались. Отдыхали по очереди.

Поглядывавший в глазок охранник вызвал одного из фартовых, передал, для чего к ним бросили Седого. Законник послал матом, добавив, что начальник — не пахан, и даже не фраер. А вот Седой — лафовый мужик, если такого в кенты сфаловать — кайфово дышать станет любая малина.

Утром законников вывели из шизо, погнали на трассу. А вместо них шпану втолкнули. Злую, горластую, наглую.

Ох и дрался с ними Седой. По нескольку раз на день. Шпана то поодиночке наскакивала, то наваливалась кодлой даже на спящего. И однажды вывели из себя. Разбудили в человеке зверя. И Земнухов снова обезумел. Он не чувствовал боли. Он пошел напролом, как в бою. Он рвал, топтал, хватал за горло и свирепея бил головами о стены, вдавливал в углы, кромсал кричащие комки в онемелых пальцах. Он давил. За что? Шпана опетушить хотела…

Как все кончилось бы, если б не Трофимыч, взявшийся

неведомо откуда. Он вырос, как из тумана. Сказал, а может крикнул:

— Шабаш, Седой!

Земнухов припал спиной к стене. Его трясло от злобы.

— Остынь, Сашка! Возьми себя в руки!

— Да ведь это не они! Начальник зоны их настропалил! — выдал охранник.

— Ну, падла, держись! — рванулся к двери Земнухов, но двое других охранников преградили путь, втолкнули обратно в шизо.

Целый месяц просидел здесь Седой на хлебе и воде. Вышел осунувшийся, пожелтевший. Дрожали руки и ноги. Он еле добрел до своей шконки. К нему тут же пришел посланник от шпановской кодлы.

— Гони на кон все бабки! Троих изувечил. Если не уломаешься, не дышать тебе в этой зоне. Шкуру с живого спустим! — пообещал ощерясь.

Седой встал. В глазах ночь. Один раз вломил посланцу кулаком по голове и выбросил за дверь барака, мордой в снег.

Через полчаса в барак влетела шпана. Целой бандой.

И тут взъярились фронтовики, отбывавшие сроки. Они жили в одном бараке с Седым. И хотя не общались с ним по душам, лишь из рассказов Трофимыча слышали, задела людей за живое наглость шпаны.

Сорвав с болтов скамьи и шконки, молча бросились в защиту Седого.

Выбросив шпану из барака, не успокоились. Пошли громить ее хазу.

Крики, стоны, грязный мат, угрозы, все перемешалось в один клубок.

Охрана, подоспевшая в барак, долго не могла разогнать дерущихся. А когда из свалки вырвали Седого, его снова кинули в шизо.

Две недели продержали там Земнухова. И кто знает, вышел бы он оттуда живым или нет, если бы не фартовые, увидевшие, что потерял мужик сознание. Потребовали врача, тот забрал Земнухова в больницу.

Только встал на ноги, начальник зоны, вопреки советам врача, отправил его на строительство трассы вместе со шпановской бригадой.

— Держись, Седой! Не сорвись! Наши участки рядом. Чуть что, крикни меня, врубим по первое число! — говорил Трофимыч. Но… Фронтовики оказались далеко. Начальник зоны предусмотрел. И рядом поставил фартовых. Те никогда не

вмешивались в разборки шпаны, считая для себя западло разговаривать с нею.

Свалка завязалась в обед, когда Седой подошел к кухне за баландой. Кто-то вылил ему в лицо свою порцию и захохотал, что согрел честнягу,

Земнухов разглядел долговязого мужика, хохотавшего громче всех. Его он сбил с ног сразу и бросился сверху, задушить серую безмозглость. Но на него навалилась куча.

Весь перерыв разгоняла охрана дерущихся, не жалея ни кулаков, ни сапог, ни прикладов.

Старший охраны, не пожелав вникнуть в суть, заставил бригаду вкалывать сверхурочно еще два часа. На лютом холоде, оставшиеся без обеда, люди быстро теряли силы и падали головой в снег.

Случись такое с Седым, шпана воспользовалась бы и добила человека. Земнухов работал сцепив зубы.

Оглянувшись, увидел замерзающего в снегу бугра шпаны. Выдрал ломом мерзлую корягу. И, раздолбав в куски, поджег. Подтащил к теплу умирающего.

У охраны папиросы из рук попадали от удивления. Придя в себя, заорали:

— А кто вламывать будет? Пусть норму отпашет, враз согреется!

— Гаси костер, мудак!

— С кем воюешь? Помирает он. Уж никому не враг. И норму — на небе с него спросят. Как и с нас. Пусть согреется. Может, отойдет еще…, — ответил Седой.

— Чтоб тебя оттрамбовать?

— Пусть махается, если мужик в нем задышит. Покойников я нагляделся. В войну. Этот — мне не враг, — подкинул в огонь остатки коряги и пошел выковыривать из снега пенек.

Охрана пристыженно умолкла. Подтащила к теплу еще двоих, грелась и сама. А через час скомандовала шабаш.

Шпана молча озиралась на Седого. Не наскакивала, не толкалась. Его пропустили в машину первым, расступившись перед бортом.

Шпановский пахан так и не отогрелся.

Ночью он умер на своей шконке — в бараке, велев поставить бугром взамен себя — Седого.

Ему об этом сказали утром. Передав дословно все, что говорил пахан:

— Крепкий мужик. Кремень. С ним до воли додышите. Другого не ставьте. Загнетесь от глупостей. Его и своих. К Седому не прикипайтесь. На воле — в малину сфалуйте. Оборвется такое — ваш кайф! Цимес, а не пахан! Он — кайфовей всех! Так ботаю, потому что жаль мне вас. Линяю от фарта! От всех! Его не трамбуйте! И бугра зоны — не слушайте. Седой ни перед кем не лажанулся…

— Он хотел трехнуть еще что-то. Очень важное. Но не смог. Дыхалка дала осечку. Он захрипел. Зенки выкатываться! стали. И заглох, — говорила шпана, окружив Седого.

Земнухов хотел отказаться от бригадирства. Но Трофимыч, узнав обо всем, уломал, убедил. И Земнухов взялся.

С первого же дня шпана беспрекословно слушалась его. Выполняла каждую просьбу. Приказывать Седой научился гораздо позже.

С начальником зоны и с операми у Земнухова так и не сложились отношения. Они, словно стерегли друг друга, ловя и запоминая каждый промах и ошибку.

Седой не доверял им, и постоянно проверял точность учета выработки его бригады, правильность начисления заработка, обсчет выполнения нормы на каждого человека. За каждый процент и копейку ругался до хрипоты.

Он поселился в шпановском бараке и держал в руках всю горластую ораву, не позволяя ей срываться ни на ком.

— Не хрен давать повод хмырям из администрации штрафовать нас за каждый прокол! Вон, оттыздили охранника! И всех нас накололи! По десять рабочих норм сняли с каждого! А это — десять дней воли! Секете, падлы? — набирался фени Седой.