Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

Маэстро не обиделся на Шакала за то, что тот не был в деле, не доставал его из тюрьмы. Понимал на пробитых катушках в дело не ходят. Но выговорил Шакалу за то, что тот отпустил Седого, оставив суку дышать.

— Не замокрил тебя? Дал слинять? Но и тебе помешал размазать лягавого! Значит, ваши жизни поставил вровень и ты с тем согласился, сравнил себя с ментом! Не ожидал! — сказал маэстро зловеще. И добавил:

— Нет веры суке! Ты его отпустил дышать, я твое слово отменяю! И не дергайся! Седого уберут другие малины. Кто не в обязанниках у падлы. И, секи! Не цени свой кентель выше колганов фартовых, попухших из-за козла! Ведь и меня он высветил лягавым! Скурвился как последний пидер!

Шакал молчал. А маэстро добавил тихо:

— Если б. не твоя малина, доставшая меня из тюряги, узнай я о Седом, с тебя колган полетел бы на разборке. Доперло? Ну, то-то…

Никому не рассказывал Шакал о своем разговоре с Седым в сарае, куда тот притащил пахана с простреленной ногой.

— Для тебя он — лягавый! А для меня — кореш. Воевали мы вместе с ним. В одном танке — от Сталинграда до Берлина доперли. Война — не фарт. Он меня от ожмуренья четыре года берег. Свой кентель подставлял, чтобы я дышал. Такое — не посеешь до могилы! Тебе это не понять никогда. Он командиром танка был. А мы его, как брата, любили. Как друга. Потому, не дал загробить. И любого за него замокрю. Никого у меня на свете нет кроме памяти, а в ней — лишь Семен живет…

Шакал понял Седого. Но маэстро считал иначе:

— Недобитый сука злей мента. Он засветит любого. И тебя— простившего — в первую голову… Пока Седой дышит, старайся подальше от него, коль замокрить не смог. Недолог курвин век. Накроют его кенты. Я уже велел кому надо, убрать паскуду. Думаю, когда возникну в Одессе, кенты уже замокрят лярву. А ты, секи, шакалы не должны прощать, Не та у них кровь…

Пахан малины не раз в этом разговоре пожалел, что простил Седого. Но данное слово решил не нарушать и скорее забыть о том, с кем было связано немало неприятностей.

Малина хотела, приехав в Москву, не задерживаться, тут же махнуть в Ленинград. Шакал в Ростове слышал от паханов, что те со своими кентами сшибли неплохие навары на музеях и выставках, на антикварах и дантистах.

— Теперь это наше! Маэстро отдал! Навары дернем с городских малин. Бухнем! Задышим на большой! Положняк снимем со всех падлюк. Там он — кучерявый! Паханы вякали, кенты те кайфово канают! — говорил Шакал, мечтая, как заживет в новых владениях, прижав к ногтю городскую лягашку, прокуроров, каким налогом обложит шпану.

— Малину нашу самой лафовой из всех сделаю. Удачливых законников сфалую к нам! За честь сочтут фартовать с Черной совой! — мечтал Шакал вслух.

Кенты не переча слушали пахана. Мечтать любили все. Если б не это, не дожили бы до нынешнего дня. Вот только не всегда мечты сбывались. Не все кенты додышали…

Спит малина… Завтра воры думают быть в Москве. Во сне они живут в зонах и тюрьмах. Только в неволе видят во снах волю. А на свободе — не верят в нее…

Спит пахан… Даже теперь ему нет покоя. Лоб прорезали глубокие морщины. Губы сжаты в твердую линию. Руки сцеплены в кулаки. Этот и во сне остается Шакалом.

Боцман вздрагивает и теперь. Хватается за бок, потом, растопырил пальцы, будто поймать решил и вдруг кричит визгливо:

— Задрыга! Курва облезлая! Колган скручу! Кончай пытать!

Таранка от этого крика под одеяло с головой влез, хоть и не проснулся. Боится Капки, авось, сегодня его пронесет и Задрыга застопорится на Боцмане.

Храпит Хлыщ. Он всегда спит мертвецки. Даже в ходках снов не видит. От того и нервы в порядке. Нет морщин на лице, хотя давно на пятый десяток перевалило. Ему бы хамовку, да выпивона побольше.

Другое дело — Глыба! Этот и во сне себя ощупывает — в каком он барахле? В фартовом или маскарадном? Каким голосом трехать проснувшись? Ведь всякое бывало! Засыпал в лифчике и чулках после удачного дела, а просыпался в лягашке. Так и не помнил, как там оказался? Лишку бухнул ночью. А менты утром, чуть не обоссались со смеху. Думали, шмару замели вместе с фартовыми и сунули Глыбу в камеру к бабам. Тот под утро на парашу захотел, бабы как увидели, что за подружка в камере объявилась, глазам не поверили. Приняли за «подсадку» лягавых. И всей кодлой на Глыбу насели. От трамбовали чище чем на разборке. Если б не опера, вякать бы Глыбе до конца жизни тонким голосом.

Спит Пижон. Недавно фартует в малине кент. Но даже Задрыга признала его и никогда не прикипала к нему со своими шутками. Не испытывала на нем новые средства пыток. Его в малине уважали все.

Спят и стремачи. Постанывая, повизгивая, лопоча несусветное. Они всю жизнь под страхом дышат. Да и то сказать, кто с ними считался? Менты и законники — все на них отрываются, везде они — козлы. Нет у них радостей. Не заживают бока от трамбовок. Не успевают. У них самый маленький положняк от фарта и судьбы…

Спит Задрыга, прижав к себе любимицу — белую кошку. Та мурлычет, свернувшись клубком. Она одна понимает, отчего такой злой стала ёе хозяйка. Не было у Капки игрушек, не брали на руки, не гладили, не говорили добрых слов. Зовут так обидно, что кошке не по нраву, шерсть дыбом встает. А хозяйка — терпит. Оттого и стала такой, как ее все зовут, чтоб не обидно было.

Задрыга во сне усмехается. Видно, новое наказанье приду

мала, новую пытку. А может, Мишка-Гильза привиделся ей? Девчонке хотелось бы с ним повстречаться, но пути фартовые, как звериные тропки в глухой тайге, редко пересекаются. А потому мало надежд на встречу у Задрыги. Да и доведется ли до нее дожить?

Стремачит сон малины Заноза. Самому уже невмоготу, но кемарить на атасе — нельзя. Кенты за такое оттыздят не щадя. Заноза, чтоб не уснуть, пьет крепкий чай. Так Шакал подсказал, посмеявшись, что не только спать, но и срать разучится. От такой заварки все потроха колом встанут.

— Пусть хоть они стоят, сам и сидя переканаю. Все ж на воле, не за запреткой.

— Эй, кент, чего не дрыхнешь? — слышит тихий голос совсем рядом. И худосочный Жердь предложил сжалившись:

— Хиляй на мою полку. Придави хоть на пару часов. Я на стреме вместо тебя приморюсь.

Тихо в вагоне. Лишь колеса стучат несмолкаемо. Да гудки встречных поездов взрывают покой ночи.

Утром, едва рассвет заглянул в окна, проводница пошла по купе будить пассажиров, скоро Москва…

Шакал первым увидел милицию на перроне, И предупредил кентов не высовываться. Подождать, пока все пассажиры выйдут. Тогда можно в хвост пристроиться.

— Зачем? — удивился Глыба. И в момент нацепив бабье барахло, взял Пижона под руку.

— Кончай маскарад! — оборвал Шакал, заметив, что милиция внимательно всматривается в лица пассажиров. Он сунул проводнице стольник, попросив открыть задние двери. Вскоре малина затерялась в привокзальной сутолоке. А милиция, проверив все вагоны, удивилась ложной информации из Ростова.