Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

— Падла ты, Седой! Думаешь, обязанником меня сделал? Хрен тебе! Давай в тачку шмыгай! Пусть кенты с тобой потрехают. Я тебя от них не отмажу…

Седой ехал в такси, стиснув вспотевшие ладони. Конечно, он мог убить Шакала. Мог сдать его милиции. Но тогда фартовые расправились бы с семьей Семена. С каждым… Нашли бы и Седого. Ведь вот сыскали даже в доме фронтового командира. От них он не спрячется. И все ж, интересно, как пронюхали, где он укрылся?

Земнухов понимал, убей Шакала, Черная сова знала, куда пошел их пахан. И его дело довела бы до конца. Хотя и теперь надежд никаких. За свое спасение — Шакал не отпустит

— Седого. Не станет защищать перед кентами и разборкой, клятву на крови ценит выше своей шкуры.

— Тормози! — долетело до слуха. И кенты, рассчитавшись, помогли Шакалу вылезти из машины. Велели Седому идти с ними.

— Давай вытряхивайся! — огрели злыми взглядами и, едва машина ушла, Боцман поволок Седого к кладбищу.

— Хана! — мелькнуло в голове. И человек проклинал свою нерешительность. Ведь мог разделаться с Шакалом. Хоть бы теперь не было обидно, что на своем попался…

— Давай его к могиле прежнего маэстро волочь. Там потрехаем, — велел Шакал, скрипя зубами от боли.

Пижон поддерживал пахана, Боцман шел следом за Седым, держа наготове нож, карауля каждый шаг.

Когда пришли к могиле маэстро, Шакал сел на скамью, велел Пижону привести кентов малины.

Седой сидел на земле, за оградой. За ним следил Боцман.

— Вот и конец мне пришел. Фартовые размажут. Без мучений. Светло еще. Не будут дергать шкуру на ленты. Жаль, что не смылся, не оторвался от Черной совы, не успел. Ну, да когда-то всем хана. Да и дышать немного оставалось, хоть не в тюряге откинусь, не на собачьих клыках, не на сапогах ментов. Накрой меня теперь Семен, в лягашку приморил бы до смерти. За то, что помог Шакалу слинять. Там я на баланде, не промедлив, окочурился бы. Вот фортуна — сука, везде рогатками обложила. Куда ни кинь, ни повернись, всюду виноват, перед всеми. А житухи той, треклятой, на один бздех осталось. Кенты Шакала всем растрехают, как меня ожмурили. Из сук я и мертвым в их памяти не слиняю, — думал Седой, И услышал за спиной тихий шелест. Понял, идет малина. Он оглянулся.

Встретился взглядом с Таранкой и Задрыгой, Жердью и Краюхой, Фингалом и Занозой. Последним шел Глыба.

— Попух падла! Накрыл тебя пахан! — обрадовался Глыба, приметив Седого.

— Заткнись! — рявкнул Шакал. И велел всем сесть, сделав вид, что поминают покойного.

В это время мимо могилы шла старуха. Укутанная во все черное, она не видела никого кроме своего горя.

— Не я его выдернул сюда! Куда уж было? Ходулю легавый мне продырявил, когда я его замокрить хотел. Колено пробил. А этот потрох дышать оставил. И его, и меня из жмуров вытянул. Уволок от лягавой разборки меня, от нашей — мента. А сам всюду засвечен, как пидер под шконкой. От лягавого он слинять хотел. Я его застопорил с майданом у хазы мусоряги,

— Ожмурить падлу, чтоб никому промеж катушек не мешал! — гаркнул Боцман.

— Его к ожмуренью все кенты приговорили. Пора кончать Седого! Пусть сука в жмурах канает! — сказал Таранка.

— Лажанулся он! Это верняк! Нарушил клятву!

— Он выведен из закона! А значит, клятвою не связан, — перебила Глыбу Капка и тут же получила по уху. Ей, не фартовой, нельзя было говорить.

— А верно вякнула Задрыга! Он клятвою уже не связан. И все ж, не застопорил меня, не выложил лягавому, хотя я целиком в его клешнях был. Мог сам ожмурить. Но не стал. Спас, как кент. Лягавый меня законопатил бы в тюрягу! Седой уволок. Зачем — сам не допру. Ведь сек, паскуда, что на халяву ему не сойдет. И все ж — не пришил, — стонал Шакал от боли.

— Куда его денем, кенты?

— Что с ним утворим?

— Как замокрим суку? — перебил Боцман всех.

— А ты меня спросил, жмурить его иль нет? Покуда я — пахан! — взъярился Шакал и приказал Боцману заткнуться.

— Не хуже других известно мне, что Седой приговорен разборкой. Только мне она не указ. Седому нынче я обязан шкурой. Обязанником своим он сделал меня. А я долги не уважаю, ни перед живыми, ни перед мертвыми. Кто ж размазывает того, кто из беды выволок на клешнях? Иль мозги посеяли? Так-то мою душу оценили? — бледнел Шакал.

— Ты ж сам поклялся замокрить его! — изумился Глыба.

— Пока не случилось нынешнее! Я не без понта вас сюда волок! К этой могиле! Маэстро должен был размазать пахана. Но тот его выручил. И был прощен. Он и теперь канает в фарте. Вы знаете его. Но тот случай помнят лишь паханы…

— Тот — в фарте! У него малина! А этот пидер куда похиляет? Ты уверен, что не к мусорам? — не сдержался Таранка.

— Отрезано ему там возникать! Он облажался тем, что спас меня! Менты такое не спускают, — отпарировал Шакал.

— Если ты решишь приморить Седого в своей малине, я слиняю! — предупредил Боцман.

— Я тоже с сукой не сдышусь! — поддержал Пижон.

— Так не ботают кенты! Чего пахану хавальник закрываете! Пусть трехнет! — настаивал Хлыщ.

— В свою малину взять не думал. Веры ему не будет от вас и от меня. Да и кто теперь возьмет его в фарт?

— Тогда чего ты хочешь? — удивился Боцман неподдельно.

— Я отпускаю его на все четыре! Впрочем, он сам того хотел, не опереди и не встань я на пути Седого. Вот он — перед вами! Никто из вас не должен и пальцем тронуть его. Так велю я! И кто дернется, будет иметь дело со мной. Я его отмазываю от всех! Пусть дышит, как хочет. В отколе, иль на приколе — его дело. И никакая падла не может попрекать Седого прошлым. Все усекли? А теперь линяйте в хазу, оставьте мне Задрыгу с Глыбой. Мне с Седым потрехать надо с глазу на глаз. Отваливайте! — потребовал резко. И дождавшись, когда фартовые скроются, велел Задрыге и Глыбе стремачить аллею. А сам обратился к Седому:

— Так куда ты лыжи вострил? Куда намылился сорваться?

— В Звягинки. Где до войны канал.

— Там твоя плесень?

— Нет никого, — ответил Седой глухо.

— Как дышать станешь?

— Пока не знаю. Но не пропаду.

— Хаза имеется?

— Была. В войну сожгли.

— На хрен ты туда сваливаешь? Иль думал — не достану? В деревне — все проще. И откинуться незаметно для всех.

— Тыриться ни от кого не думал. Стар стал мандражировать. К своим хотел. Они все под одной яблоней похоронены…

— Ладно мне туфту подкидывать. Срывайся куда хочешь. Но сначала тебе придется наколку от кентов сделать, чтоб не ожмурили. Это тебе Глыба справит. За час. И еще вякни, тебе есть на что дышать?

Седой ничего не ответил, лишь вздохнул тяжело и отвернулся.

— Возьми, — подал две пачки соток.

— Э-э, нет! Возьму башли, ты себя будешь считать хозяином моего кентеля! Мол, откупился! Обойдусь! — отказался Седой.

— Зачем мне твой колган? Да если бы хотел, давно бы открутил. И знай, Седой, я в своей жизни лишь второй раз изменил решение. Второй — это ты! И от своих слов, тебе как никому известно, не отказываюсь. Башли даю без условий. Не в долг. Бери! Не зли меня! Доброе твое, когда я с ходки слинял, помню. Тогда ты меня грел. Нынче — я!