Джон Ланчестер - Рецепт наслаждения

Мое menu de jour было единственной уступкой «Релэ де Пантагрюэль», который для разнообразия соглашался подавать еду, которую действительно можно захотеть съесть, в противовес головокружительной сложности изобретений их шеф-повара. Я помню, что заметил в меню запеченного кролика, начиненного телячьим языком, в соусе из раков, шоколада и мандаринов. Блюдо было названо, конечно же в честь дочери повара (lapin à la mode de Sylvie [200] Кролик в манере Сильвии (фр.). ). В «Релэ» царила атмосфера поражения, малодушного вызова, который окружает из последних сил борющиеся за существование рестораны. Общий оптимизм соседствовал здесь с постепенно выветривающимся боевым духом, и добрые слова посетителей в ответ на отчаянный вопрос ресторатора: «Вам понравилось?», звучащие особенно жалко из-за своей искренности, утверждали одно, а чеки на кассе и полоска пыли на двери — совсем другое. Все неудавшиеся маленькие предприятия до некоторой степени схожи. Дух уныния, упущенных возможностей и непригодившейся изобретательности («Ниша на рынке обернулась пропастью» — как выразился отец об одном своем приятеле, который знал много, но, как оказалось, недостаточно, о редких книгах), присущ всем разваливающимся маленьким заведениям, будь это ресторан (где общий уровень кухни оказался, как выяснилось, совсем не плох: rillettes [201] Паштет из свинины или гуся (фр.). был в меру жирным, а черносливины — убедительно пухленькими, но сморщенными, как мошонки; салат — освежающий, легкомысленный по расцветке, но не по сути, избежал очевидной ловушки и был не настолько «интересным», чтобы его невозможно было есть; суховатая, костлявая щука прекрасно сочеталась с властным, подчеркивающим вкус шалота beurre blanc; в tarte à la crème тесто было легким, а начинка цвета бледно-желтого нарцисса — согревающей) или химчистка на Хай-Стрит, где посетителя встречали слишком громкий звонок, неподвижная старуха и жующий жвачку подросток, уставившийся в телевизор за прилавком из огнеупорного пластика, а завернутая в пакеты одежда на вешалках чем-то напоминала мешки для перевозки трупов времен Вьетнамской войны. У моего брата как-то была в Ламбете мастерская над кабинетом ветеринара, который пользовался совершенно заслуженной репутацией убийцы своих пациентов. «Друг чучельника» — так называл его Бартоломью. Так вот, родовая типология несостоятельности присутствовала и там, принимая нематериальную форму миазмов, обычных для зданий, заведений и людей, скатывающихся по наклонной плоскости, и физически проявляясь в неистово-агрессивной вони формальдегида.

Так уж случилось, что у этого ресторана был и свой фирменный коктейль: деревенская смесь красного «Сансера» и crème de mûre. [202] Пюре из ягод тутового дерева (фр.). За ней последовал маленький графин вполне приемлемого столового rosé, [203] Розовое вино (фр.). «Пино Нуар» с приятным оттенком самобытного характера и клубничным послевкусием.

Обеденный зал, несмотря на то что находился в совсем не подходящей для этого местности, был отделан в стиле, который сам декоратор, вероятно, счел стилем охотничьего домика: дубовые панели и угрожающе-огромный камин вроде того, над которым жарили суфле на палочках и у которого мучили маленьких мальчиков в «старые добрые времена» английских частных школ. Над ним размещались свирепое чучело щуки размером с палтуса, голова лося и — вот уж точно налет англофильства — чучело лисицы, с тем тревожным умным выражением морды, которое этим животным свойственно. Был здесь и целый арсенал развешанного по стенам оружия — запаса хватило бы, чтобы выдержать продолжительную осаду в случае, если, вопреки объединению Европы, англичане вновь вторгнутся во Францию. Тут также красовалась старинная фотография каких-то мужчин в плащах и шляпах, самодовольно застывших перед небольшой тушей убитого дикого кабана; отвратительная картина, изображающая мужчину в тропическом шлеме от солнца, стреляющего в тигра с неправдоподобно близкого расстояния, а три туземца-носильщика тем временем с воплями бегут прочь, их набедренные повязки развеваются по ветру. Обеденные столы были, используя чрезмерно и неверно употребляемое слово, массивными, а скатерти и салфетки — так щедро накрахмалены, что, казалось, они могут, если стукнуть по ним под нужным углом подходящим инструментом, рассыпаться на осколки. Над тележкой с сырами мертвенно нависали рога взрослого оленя.

Шеф-повар появился из кухни, когда я наслаждался второй, бесплатной чашечкой кофе: черен, как Дьявол, горяч, как адский огонь, сладок, как грех, — последнее, благодаря паре разумных нажатий кнопки-дозатора на коробочке с низкокалорийным подсластителем, качество которого так значительно выросло за последние несколько лет (когда-то у него был такой слабый, химический вкус, что он вполне сочетался с прямолинейным заявлением американских ярлыков на продуктах — «Данный продукт вызывает рак у лабораторных животных»). Приходится следить за фигурой, ведь годы идут. Хотя мой брат себя этим не утруждал и приобрел к концу жизни, несмотря на постоянные упражнения, способствующие укреплению верхней части корпуса, неизбежные при ремесле скульптора, то, что моя соратница назвала «брюхом». Пока месье шеф-повар подходил поближе, я отправил в рот маленькое, размером с флорин, лимонное пирожное, которое было включено в обед, словно в награду съевшему все остальное.

Белоснежное одеяние повара было безупречным, а манеры — официальными.

— Все ли понравилось месье?

Как я уже заметил ранее, репертуар допустимых ответов на этот гамбит невелик Я воспользовался одним из них. Я отличаюсь, и всегда отличался, мастерством в подобного рода делах, и при этом моя врожденная харизматичность пробивается сквозь застенчивость и скромность художника-и-ученого-мужа и производит (я чувствую, что не льщу себе, говоря это) глубокое впечатление на простых людей, которых мне выпадает судьба встречать: полицейских, у которых спрашиваешь дорогу; рабочих, с которыми обмениваешься приветствиями, проходя мимо по улицам Лондона, раскапывающих, как это у них заведено, заново тот самый участок улицы, который они закапывали буквально несколько недель назад. Данте, будь он жив сегодня, включил бы эту неотъемлемую примету современной городской жизни в новую редакцию своего Ада, где и обитатели улиц, и рабочие были бы приговорены к бесконечному циклу бурения, засыпания и нового бурения улиц; хотя интересно, какие преступления должны были бы совершить те, кто подвергается такому наказанию? Безусловно, грехи современного мира — уныло-лживые правители, заурядные финансовые преступления и тошнотворно-предсказуемые убийства, все до единого мотивированные либо любовью (ненавистью, ревностью), либо деньгами, — могут показаться менее впечатляющими, чем те, что были известны великому поэту.