Эльмира Нетесова - Стукачи

— Зачем шуметь, мужики? К чему все это, Степаныч? Оставь телефон. Давай поговорим по-человечески! — предложил внезапно появившийся Ананьев. — Виноваты мы. Обосрались. Слов для оправданий нет. Но ведь живые люди. Лошадь об четырех ногах, а и та спотыкается. И никто, ее за это не убивает и не гонит со двора. Хозяин должен сердце иметь. Понятно, что ты устал. Но и мы не с праздника домой вернулись. Позволили слабину в кои веки…

— Нашли время! — вставил Самойлов.

— Да пойми! Победа для нас как день рождения! Могли не дожить, не вернуться никогда. А мы — живы! Иль за это нам у тебя прощенья просить? Ведь сам воевал. Пойми нас, дураков, что лишнее болтали. Его и меня. И точно творю, больше этого не повторится.

— Договорились, — согласился Самойлов.

И больше никогда не натыкался в колхозе на пьянки и застолье.

Набирала деревня силу. Росли посевные площади. Не одна, жалкая, а целых четыре фермы коров появилось в Масловке. Два больших птичника отстроились. Пасека давно перевалила за пятьсот ульев. В деревне лишь пять старых лачуг оставалось заменить новыми, кирпичными домами. Даже дорога в райцентр и колхозная улица до самых ферм были заасфальтированы.

Приехали и специалисты — ветврач, агроном, зоотехник, фельдшер.

Иван Степанович мечтал теперь построить свою школу. Он радовался каждому трактору, плугу, машине. В этом он находил свой смысл в жизни. Другой радости у него не было.

Не завел человек семью. Не повезло. Хотя и была любимая. Не успел ей сказать. Война помешала. И, одев девчонку в военную форму, отправила на фронт медсестрой. Через неделю прямое попадание в блиндаж, оборудованный под госпиталь, унесло жизни раненых и медсестры…

Он долго стоял тогда у воронки, обугленной взрывом и горем. Не плакал. Сердце словно окаменело. И навсегда, на всю свою жизнь решил схоронить в себе мужика. За все годы ни в одной бабе не видел женщину для себя.

А чтоб забыть и забыться, загружал себя работой так, что никто бы другой не выдержал такого напряжения и перенагрузок.

Он жил по-походному, не заботясь о своем здоровье, уюте. Не покупал ничего лишнего. Жил одиноко, сурово, как на войне.

Лишь иногда заходил к нему Борис Абаев — недавний механик деревни. Больше никто не решался переступать порог председателева дома. Не давал Самойлов повода к визитам, не любил гостей.

Всех проверяющих, комиссии из райкома принимал сухо, в правлении.

Приезжали в Масловку и дзержинцы. Ходили вокруг Ивана Степановича. Присматривались, прислушивались. Заводили скользкие разговоры. Но Самойлов умело уходил от опасных тем. Не поддерживал политических фантазий. И говорил, что признает в жизни только труд. Честный, до мозолей и ломоты. Остальное— удел вождей. Их крест и призвание.

Чекисты спрашивали Самойлова о колхозниках, фронтовиках, вернувшихся с войны, об их настроениях, разговорах.

— Я не прислушиваюсь, я присматриваюсь, кто как работает. И доволен всеми. Мне недосуг на всякий треп тратить время. Да и людям болтать некогда. С утра до ночи трудятся. Руками хлеб зарабатывают, не в пример другим. Пойдите поработайте с ними денек, всякая охота пропадет следить за ними.

Чекисты хмурились, злились на председателя. А он, выходя из кабинета, просил их освободить помещение. И тут же уходил, без оглядки, на хозяйство.

Не любил Иван Степанович собраний, заседаний. Всячески избегал, перепоручал их проведение правлению. И все же беда его не миновала.

Когда поздней ночью под его окном затормозил «воронок», Самойлов не спал. Удивленно в окно выглянул. Увидел и понял все сразу.

Да и как не понять, если, встречаясь в райцентре с военкомом, слышал от него такое, что волосы дыбом вставали. Не хотелось верить.

— Ты, Вань, с чекистами полегше. Не задирайся, не спорь, не кричи. Не то сгребут и не скажут, где погост твой. Понял? — говорил он Самойлову всякий раз.

А недавно узнал, забрали однополчанина. Дзержинцы. Никто не знал, куда они дели человека…

Самойлов быстро надел на себя куртку, натягивал сапоги, когда вошли чекисты.

— Сбежать хотел?

— Увидел вас. Вот и одеваюсь.

— Знает кошка, чье сало съела, — ухмылялись довольно. И, открыв дверцу «воронка», сказали: — Шмыгай в свои апартаменты! Живей.

Вскоре сюда же кинули Абаева и Димку. Через несколько минут всех троих вывели из машины в темном, мрачном дворе и растолкали в подвальные камеры.

Иван Степанович не обронил ни одного вопроса, считая это пустым занятием.

За что арестовали его? А за что взяли военкома? Уж он был чист, как сама правда… Но и к нему прикопались. Где он теперь? Даже семья не знает.

Иван Степанович, попав в сырую, темную камеру, понял, что отсюда его скоро не выпустят. А может, и вовсе не доведется выйти. Клетка захлопнулась…

На следующий день его вызвали на допрос.

Грузный человек спрашивал Самойлова удивительно тихим голосом:

— Почему вы недовольны правительством?

— А какое мне до него дело? Если б я был недоволен им, зачем защищал бы его в войну? Зачем выполнял все его указы и распоряжения в колхозе, поднял хозяйство из нищеты?

— Это нам известно, — поморщился следователь и возразил: — К сожалению, ваши слова с делом не стыкуются. По своим убеждениям вы являетесь оппозиционером нашей власти.

— Чем это подтверждается? — не выдержал Самойлов, и следователь прочел заявление Кешки.

— В моем колхозе именно этот человек — самый никчемный и бездарный. Я его с удовольствием бы выгнал из хозяйства. О том не раз говорил ему. Лично. И в присутствии колхозников…

— Вот-вот, вы сами подтверждаете, что передовую молодежь, авангард страны, унижали, оскорбляли, поддерживая сомнительных людей.

— Да если бы я хотел от него избавиться…

— А кто вам такое позволит? — повысил голос следователь и сказал: — Лучше признайте свою вину добровольно. Иначе нам придется ее доказать вам. И докажем! Вы от этой временной оттяжки ничего не выиграете.

— А в чем признаться? — не понял Иван Степанович и удивленно уставился на следователя.

— Кем завербованы? Какой разведкой? Какие данные сообщили?

Иван Степанович не находил слов. А потом, словно прорвало, а может, дала о себе знать старая фронтовая контузия. И, глядя в лицо следователю, сказал, побледнев:

— Жаль, что вас — мудаков, не перекрошило на войне всех до единого! Ни одну блядь не пожалел бы, знай я тогда все наперед. Из «максимки» уложил бы недоносков! Чтоб мужичье званье не позорили. И фронтовиков!

Ты что охуел? Я ж войну где закончил? Сунь рыло в анкету! Иль читать не умеешь?

— Ишь, как разговорился! Все нутро вывернул наизнанку! Нас под пулемет? А тебя куда? — нажал кнопку в столе.

Долго избивали Самойлова трое дюжих мужиков. Но и он в долгу не оставался. Потерял над собой контроль. Врезал кулаками в подбородки, виски, в челюсти, в печень, в дых.