Эльмира Нетесова - Стукачи

И пожалеет, пощадит, поимеет к ней сердце.

Он понимал, что и его могут арестовать. Внезапно, без вины. А потому обдумывал, как спасти этих двоих от расправы чекистов и санитаров, куда и как спрятать их от чужих, посторонних глаз. Как вернуть девчонок на нолю, миновав суд и осуждение многолетнего незаслуженного наказания, изломанной вконец участи.

Но что бы ни подсказывала фантазия, возможность вольной жизни для них не нашлась.

Доктор, к утру взвесив все, решился на единственно верное. И, приписав обеих работницами подсобного хозяйства психушки, придумал, как устроить жизнь и будущее девчонок. Окончательный разговор с ними о своей задумке решил провести после излечения девчат.

А лечение шло куда как медленнее, чем он предполагал.

Лишь через полгода Варя Пронина стала понемногу приходить в себя. Приступы ярости сократились. Сознание постепенно прояснялось, очищалась память.

Врач, как никто другой, понимал, что случившееся с нею произошло не только из-за диких побоев, а от перенесенного нервного перенапряжения. Стресс оказался непосильным и сломил натуру. Восстановить разрушенное всегда сложнее. Требуется много сил и терпения.

Не легче было и с Тонькой. Хотя с виду девушка казалась вполне здоровой, она часто замыкалась, часами сидела неподвижно, сосредоточенно думая о своем. Часто раздражалась. Очень чутко и беспокойно спала. Речь ее стала сумбурной, в ней нередко обрывалась последовательность темы. Да и состояние ее здоровья не радовало. И доктор решил поторопить события. На это у него было немало оснований. В последние дни участились непонятные проверки его отделения чекистами. Они совали свой нос всюду. Интересовались каждым больным, навязывали свое мнение и рекомендации. Требовали проведения экспертиз, своих методов проверок. И с подозрительностью, присущей отпетым негодяям, вслушивались в разговоры душевнобольных, всматривались в их лица, подозрительно поглядывали на врача…

И тот, не выдержав, отправил девчонок в крытой машине, под охраной санитаров, в глухую охраняемую деревушку, обеспечивающую психбольницу всеми продуктами.

Коротко поговорил с ними в палате перед самым отъездом. И, пожелав обеим всех возможных благ в этой жизни, сам проводил машину за ворота больницы.

В деревню девчонок привезли лишь поздней ночью.

В темном, сыром бараке копошились лохматые тени изможденных беспросветной работой и постоянным недоеданием женщин.

Они стирали, готовили еду, постоянно переругиваясь. И не были похожи на людей. Их лица, блеклые и морщинистые, были под стать рванью, висевшему на плечах. Они походили на тех, кого с первой минуты жизни обошли смех и радость, кинув судьбе под ноги обездоленные, не нужные никому, серые жизни.

Барак не был разделен на комнаты. В нем была одна громадная, какую и комнатой не назовешь, казарма, отделенная фанерной перегородкой от кухни, где не только готовили скудную еду, там же и стирали, развешивали серое белье прямо над кастрюлями, сковородками и чайниками, в какие текло и капало серой беспросветностью с утра и до ночи.

Здесь же, над печкой, сушились сапоги. Резиновые и кирзовые. Калоши и бурки.

Тут же на кухне, в темном углу, стоял ржавый умывальник. Под ним заплеванный обсморканный таз. И ведро. От какого за версту несло мочой.

— Устраивайтесь. Обживайтесь. Привыкайте, — сказала медсестра девчонкам. И, найдя бригадиршу, указала па новеньких:

— Принимай пополнение. И не обижай их… Пожалей молодость.

Варьку с Тонькой отвели к койкам у самой двери. И бригадирша, вислогрудая неряшливая баба, сказала зычно:

— Ну, шмакодявки, без слез и соплей! Входите в наш монастырь. И чтоб без фокусов! Жизнь есть труд, а он — наш хлеб. Тут нет мамок, папок! Свыкайтесь, — и ушла на кухню.

Тонька подсела к растерявшейся Варьке, обняла ее. Успокаивала, как могла.

— Все ж это не психушка. Среди нормальных баб жить станем. Работы мы не боимся. А значит, не пропадем.

Варька жалась к подруге, согласно кивала головой и часто мелко вздрагивала, оглядывалась по сторонам испуганно.

Они так и уснули на одной койке, поджав под себя ноги, скрутившись в клубок, согреваясь дыханием друг друга.

А утром, ни свет ни заря, их разбудил зычный голос бригадирши.

— Эй, вы, шмакодявки психоватые, кончай дрыхнуть! Живо на работу! — и погнала девчонок на ферму, где полсотни коров, похожих на скелеты, не имея сил мычать, вы-ли в стойлах от бескормицы.

— Вот вам зверинец! Знаете, что с ним делать иль нет? — спросила бригадир.

— Знаем. Но где корма? Где ведра, лопаты, бидоны, подойники?

— Может, тебе еще и полотенца нужны? — нахмурилась баба, подбоченившись.

— Конечно, понадобятся, — оробела Тонька.

— Да мы их сами в глаза не видим. Уже три года. Хоть и не скотины, бабы все ж… Умейте и вы обходиться. А нет — в дурдом воротим нынче же, — пригрозила обеим. И, глянув на притихших, испугавшихся девок, ухмыльнулась и, уходя, бросила через плечо: — То-то же, сикухи мокрожопые. А то развесили губища!

Тонька с Варькой до обеда разносили по кормушкам сено, поили коров из ведер, какие нашли в подсобке. Мыли, отскребали стойла, проточники, проход. Потом и за самих коров взялись.

На чердаке нашли мешки комбикорма. И, растопив печку в подсобке, запаривали его, кормили коров.

В обед к ним на ферму пришла бригадирша. Принесла хлеб, котелок перловой каши. И, оглядев изменившуюся, выскобленную ферму, сказала удивленно:

— Значит, управляетесь? Порядок наводите? И то ладно. Не зря хлеб жрать будете. Не дарма. Но я вас проверять буду всегда. Помните это, шмакодявки! Глаз с вас не спущу! А пока лопайте.

Когда она ушла, девчонки снова взялись за дело, подоткнув подолы, закатав рукава.

Они чистили коров, проветривали ферму, убирали вокруг нее мусор. И даже коровы, удивленные забытым вниманием, перестали истошно выть. Поверили, на ферме появились хозяйки, какие не бросят, не забудут.

А Тонька с Варькой снова кормили их, поили. Не бранились, не кричали. Управлялись быстро, молча, словно всю жизнь провели в коровнике.

Вечером на тощей кляче привезла какая-то старуха телегу картошки. И, скинув ее лопатой в угол, сказала:

— Это на завтра. Вечером опять привезу. Но раздавайте сами, помогать некому. Всем делов по горло хватает. И вы крутитесь, покуда не сдохнете.

Девки ничего не ответили. Ни о чем не спросили женщину. Да и не до разговоров было. Успеть бы к ночи все переделать.

С коровника они ушли уже затемно. Усталые, еле доплелись до барака. И тут же легли на койки. Но вскоре вскочили от крика:

— Эй, Семеновна! Ты погляди на этих вонючек! Завалились неумытыми! От них вонища столбом! Дышать печем. Либо выкинь, иль мозги вправь засранкам! — кричала тщедушная, малорослая баба, открыв широкий, горластый рот.